Евгений Сухов - Я — вор в законе: Мафия и власть

Лебедев вышел во двор, дошел до гаража, примыкавшего к забору возле калитки, и сделал стоявшему на карауле Усманову знак. Тот вошел через заднюю дверь и спросил:

— Ну как там у вас, порядок? У меня-то все спокойно было.

— У нас тоже спокойно, — кивнул Лебедев. — Пойдем дом осмотрим на всякий случай.

В процессе долгого обхода бесконечных комнат, санузлов, балконов и подсобных помещений Усманов постоянно вертел головой и цокал языком:

— Вах-вах! Во дела! Ну и живут сибирячки! Это что же, бригадир ихний сам себе построил или отобрал у кого?

— А хрен его знает, — пожал плечами Лебедев.

— Это каких же бабок стоит! — продолжал удивляться Усманов, глядя на мебель с инкрустациями, витражи в дверных и оконных рамах и вазы из оникса и малахита.

— По мне запалить бы все это, — проворчал Лебедев, поигрывая связкой ключей, найденной им в кармане у Репы. Они повернули в коридор, проходивший через весь второй этаж, и вдруг увидели, как приоткрылась дверь одной из комнат, кто-то выглянул оттуда и, заметив их, резко прикрыл дверь. Щелкнул замок. Бывшие разведчики, достав пистолеты, осторожно приблизились к подозрительной двери и замерли по обеим ее сторонам.

— Эй там. Открывайте немедленно и выходите по одному, руки за голову.

— Вы кто?! — завизжал внутри комнаты женский голос. — Чего вам надо?

— Баба, — расплылся в улыбке Усманов. — Во дела!

— Ты что, забыл — тут же Коля Радченко свою жену держит, с которой он не поладил, — напомнил Лебедев. Он крикнул: — Эй, мадам! Не бойся, мы тебе ничего плохого не сделаем. Давай открывай, некогда мне ключи подбирать!

Послышались неуверенные шаги, дверь приоткрылась, и в тот же миг Лебедев рванул ее на себя. В глаза ему бросилась широченная постель, еще хранившая очертания двух тел, а ноздри ощутили неповторимый запах, витающий обычно в комнате после ночи любви.

— Кто тут?! — рявкнул майор. — Где он?!

— Репа… Он ушел… — промычала перепуганная Надежда и залилась слезами.

— Красивое имя — Репа, — задумчиво произнес Лебедев. — Это не тот, который нас встречал? Да не реви ты! Никто тебя не тронет.

— Не тронет, даже и не проси, — поддакнул Усманов, пожирая жадным взглядом упругие округлости, выпиравшие из-под легкого халатика — того самого, который сыграл определяющую роль в соблазнении Репы.

Надежда впала в отчаяние, поскольку вместо ясно обозначившейся возможности с помощью Репы обрести свободу над ней вновь сгустились тучи неизвестности.

— Вы кто? — робко спросила она.

— Хрен в кожаном пальто, — с готовностью откликнулся Лебедев.

— Мы пришли вас освободить, мадам, — поспешил смягчить грубость товарища Усманов.

Надежда окончательно перестала что-либо понимать и оттого заплакала еще горше.

— Ну ты идешь или нет?! — потерял терпение Лебедев.

— Выйдите, я переоденусь, — попросила Надежда.

— Ага, сейчас все бросим… — ехидно сказал Лебедев.

— Ничего, красавица, мы отвернемся, — заверил Усманов, — и потом мы не мальчики, столько уже всего видел и-пере видели. Так что давай одевайся, и поскорей.

Надежда покорно начала переодеваться. Она уже начала привыкать к роли пленницы, и ее просьба выйти прозвучала скорее для проформы, по привычке. К тому же стесняться своего тела ей не приходилось — разведчики, которые, естественно, и не подумали отвернуться, вынуждены были это признать.

Потом Лебедев отправил женщину вниз под конвоем Усманова, а сам продолжил обход дома.

— Никого нет, — сообщил он Абрамову, через десять минут спустившись вниз.

— Ну и ладненько, — кивнул Абрамов. — Если кто- то и был здесь, то теперь он уже, наверно, к Москве подбегает. Будем звонить начальству.

— А что со всей этой командой делать? — спросил Усманов.

— Не знаю, может, всех в расход? — подмигнув Лебедеву, с серьезным видом сказал Абрамов, наблюдая, как от ужаса задергались еще полчаса тому назад такие «крутые» ребята.

— А может, их ждет экстрадиция: купят, наверно, им билеты до родного города, посадят на самолет, и гудбай!

— Н-да, — неодобрительно хмыкнул Лебедев, понимая, что такой неопределенный ответ вызывал недоумение и растерянность в умах насмерть перепуганных пленников.

— А с дамочкой как? — полюбопытствовал Усманов.

— С ней сложнее, — ответил Абрамов. — Ее даже трахнуть нельзя. Она ведь не просто дама, а законная жена Коли Радченко. Сам понимаешь: дает не всем, а только через одного, как, например, Репе.

И с этими словами он вытащил из кармана сотовый телефон, чтобы доложить начальству о благополучном завершении операции.

Варяг в одиночестве сидел за огромным столом своего кабинета, откинувшись на спинку удобного вращающегося кресла. Сегодня он работал в щадящем режиме — накануне вечером он вернулся из двухдневной командировки на Южный Урал, в течение которой успел побывать на нескольких крупных оборонных заводах, и теперь ему надо было переварить полученные впечатления. В последнее время он стал регулярно практиковать такие поездки по предприятиям. При этом он вовсе не надеялся на то, что его появление или его ценные указания как-то улучшат производственную ситуацию, и потому старался не мозолить никому глаза своей персоной, всячески избегать дешевой помпы. Поездки были нужны прежде всего ему самому, чтобы ясно представить себе и обстановку на производстве, и настроения в обществе. С каждой поездкой в нем крепло странное ощущение: ему казалось, будто ему удалось прорваться сквозь завесу собственной растерянности, будничной усталости, скованности, стыда. Но вместо этого он почти физически стал ощущать, как его со всех сторон окружает палящий тяжелый жар копящейся в его подчиненных ненависти. Ему не раз стал приходить в голову парадоксальный вопрос о справедливости воровской идеи. Вот в прежние советские времена любой вор знал: обворуй он работягу хоть дочиста, первого числа тот все равно получит зарплату и встанет на ноги. Варяг всегда брезговал теми, кто крадет у людей, живущих на зарплату, однако при «совке» таких воров всегда было много и с их существованием приходилось мириться. Они оправдывали свой сомнительный заработок формулой «Дураков учить надо» и напоминали, что ничего непоправимого с их жертвой не произойдет: потерпит пару недель, а потом пойдет в заводскую или институтскую кассу и получит деньги.

Но теперь ситуация изменилась — теперь украсть у простого человека означало почти то же, что убить его, а ведь убивать не по приговору сходняка и не в порядке самообороны ворам всегда категорически возбранялось. За вызывающе роскошный образ жизни в прежние времена законного моментально потянули бы на правилку, теперь же хамское расточительство «апельсинов»-скороспелок в нищей стране воспринималось почему-то как должное. Собственно, Варяг и сам жил богачом — не для того, чтобы пустить кому-то пыль в глаза, а чтобы соответствовать неким установившимся стандартам. Однако в последнее время роскошные офисы, сверкающие лимузины и супердорогие клубы начали вызывать в нем неприятное чувство — за ними он видел лица людей, лишенных всего, и тогда атрибуты богатства казались ему каиновой печатью, по которой в скором будущем осужденных станут отличать от оправданных.