Федор Зуев - Обреченные на месть

Осторожно подойдя к двери, я увидел в глазок, что это сосед по площадке. Открыв ему и не слушая сбивчивый полупохмельный бред по поводу случившегося, я сунул ему горсть скомканных сторублевых ассигнаций, запасные ключи от квартиры и сказал:

— Половину отдашь жене, пусть наведет здесь порядок получше. Я вернусь скорее всего поздно вечером. Предварительно вам позвоню. Ты, Ванчо, приглядывай за хатой, — попросил я напоследок.

Уходя и уже захлопнув дверь, я решил подстраховаться. Поднялся на последний этаж, по пожарной лестнице взобрался на чердак, благо чердачный люк был не на замке. Пройдя по пыльному чердачному «ангару» до конца дома, стараясь не запачкаться, спустился по такой же лестнице в последний подъезд. Двери этого подъезда выходили на улицу с противоположной стороны дома. Не заметив ничего подозрительного, окружным путем отправился к тому месту, где оставил своего верного «боливара».

Уже подходя к телемастерской, я почувствовал какую-то смутную тревогу и, выйдя к автомобильной стоянке, понял, в чем дело — моей машины на стоянке не было. И не было никакого смысла метаться и искать ее поблизости, как и сломя голову бежать в милицию. Резко повернув мимо голубятни и электрощитовой, через школьный двор я скорым шагом стал удаляться от этого вдруг показавшегося мне опасным места. Вот, значит, как: следующим оказался мой старый и верный друг, мой видавший виды «боливар».

За школой, на проезжей части соседней улицы, я поймал первого попавшегося частника и, дав ему двойную цену, бросил: «Срочно в центр, к трем вокзалам». Почему именно туда, я и сам не знал в тот момент.

Переулками, минуя пробки, мы выскочили на Третье кольцо. Водила по моему виду понял, что я куда-то опаздываю, и гнал на совесть. У Казанского вокзала я вышел, услышав на прощание: «Удачи!» Да, удачи мне не хватало, и сейчас она была необходима мне, как никогда. Перейдя по переходу до Ярославского вокзала, сел в первую же электричку. В вагоне почти никого не было. Успокоившись, я набрал по мобильному номер Алексея.

Телефон Алекса был вне зоны доступности. С небольшим перерывом позвонил еще пару раз и оставил ему сообщение. Электричка подходила к Лосинке, когда раздался ответный звонок.

— Что случилось? — услышал я голос Алекса.

— У меня угнали машину. Я запарковал ее недалеко от дома, буквально на полчаса.

— Да уж, дела, — услышал я после недолгой паузы. — Если учесть, что это не «мерседес», то вывод один: она кому-то для чего-то очень понадобилась. И дай Бог, чтобы это был просто банальный угон.

— Что мне делать?

— Пока ничего. В течение четверти часа ГАИ будет оповещено, и угонщики, если таковые имеются, будут задержаны.

— А если не имеются? — спросил я.

— Тогда все значительно хуже. Машину могут найти где-нибудь на пустыре с мертвецом в багажнике, и ты попадешь под подозрение. Как минимум на год-два будешь невыездным, до закрытия дела или сдачи его в архив.

— Так что же все-таки мне делать?

— Я же сказал — пока ничего. Кстати, где ты сейчас находишься?

— Подъезжаю к Лосю.

— Замечательно. Через час будь у госпиталя на Стартовой. Я подъеду туда захватить свои медицинские бумаги. Жди на проходной. До встречи!

Выйдя из электрички на платформу, я решил пройтись между торговых рядов местного «привоза» — нужно было как-то заполнить время до встречи с Алексом. В глаза бросилось, что почти все продавцы, за исключением бабулек, торгующих семечками, и деда с тапочками, были азербайджанцами. В ларьках с пивом и грузовиках с овощами та же картина. Интересно, подумал я, кто же у них остался на родине, если они все разъехались по городам и весям огромных российских просторов? Может быть, армянская диаспора вновь прижилась в Азербайджане у неостывших очагов со смуглыми хозяйками, пока их мужья обхаживают залетных молдавских и украинских дорожных проституток в России? Не зря ведь азербайджанца и армянина нелегко отличить с первого взгляда, в отличие от грузин.

Купив мороженое, я отправился по переходу над железнодорожными путями на другую сторону станции Лось. Выйдя на площадь, решил до госпиталя пройтись пешком, благо идти было недалеко, всего три автобусные остановки. Мне вдруг стало удивительно приятно и хорошо. Я не спеша шагал по тротуару вдоль дороги и ел мороженое. Редкие автомобили пролетали мимо по пустынному шоссе. Какое-то странное забытое чувство как бы обволакивало меня: когда-то в далеком детстве я вот так же, сбежав из детдома-интерната, шел куда глаза глядят и ел мороженое, купив несколько порций на кем-то оброненный металлический рубль с изображением солдата с мечом и маленькой девочкой на руках…

И вот более четверти века спустя я так же иду по пыльному тротуару мимо каких-то строек, ем мороженое и не знаю, кто я. Может, тот солдат с мечом, а девочка на руках — выросшая и повзрослевшая Ангелина. А от кого я ее защищаю? От таких же граждан некогда общей страны — многонациональной семьи братских народов. И как это произошло, что за какие-то десять лет мы стали как лютые враги в гигантском загоне огороженного колючей проволокой бывшего ГУЛАГа? Кто же смог нас за такой короткий срок опустить по самые ноздри в мутную зловонную жижу сегодняшнего бытия? И как мы теперь очистимся? Кто нам в этом поможет? Я вспомнил, что недавно, может около месяца назад, я также решил пройтись без цели по улице, пока моя машина находилась в автомастерской и дожидалась очереди на замену масла. Проходя мимо церкви, я решил зайти в нее. Был престольный праздник, люди стояли к причастию. Внезапное желание исповедоваться подтолкнуло меня к немолодому священнику. После исповеди, отпущения грехов и напутствий священник сказал мне, что, поскольку желание мое было спонтанным и загодя я к причастию не готовился, пил чай утром и курил, то он советует прийти на причастие в следующий раз. Поблагодарив его, я поставил свечи и направился к выходу сквозь плотное кольцо верующих, извиняясь и прося разрешения пройти.

В это время молодой, комсомольского вида попик ни с того ни с сего начал взывать с алтаря, бросая на меня недвусмысленный возмущенный взгляд и обращая тем самым на меня внимание стоящих к причастию мирян. «Взрослые люди должны исповедоваться загодя, не вламываться к исповеди во время причастия и говеть перед этим, иначе и принятие причастия является грехом!» — благовествовал он. Я чувствовал, как сжались прихожане и, виновато поглядывая на меня, залетного, опускали глаза. А попик все продолжал громким звонким голосом что-то вещать мне в спину. Уже у свечной лавки, не выдержав, я сказал как бы всем стоящим близ людям: «Да ушел я, ушел. И не причащался вовсе, а только исповедовался». И согрешил тут же, назвав его комсомольским агитатором и решив, что новая метла не всегда чисто метет… Но, выйдя из храма, я с сожалением ощутил: непривычное возвышенное чувство, которое повлекло меня к исповеди, напрочь пропало. А его место заполнили горечь и раздражение…