Борис Кудаев - Пуле переводчик не нужен

Ну, продолжим – надо проглотить еще пару ложек супа… С бифштексом легче – по советской традиции он подается с яйцом. Яйцо можно съесть без особого риска, а котлетку размять вилкой, закрыть сверху картофельным пюре, как будто половина съедена…

Это Нинель посоветовала ему хотя бы пару раз в месяц посещать посольскую столовую – так делает секретарь парткома посольства! А дома Санджай наверняка приготовил окрошку или холодный свекольник. Хороший повар, он быстро научился у Вениамина, повара посла, готовить истинно русские блюда, которые обычно не даются индийцам – ботвинью, уху, кулебяку, гурьевскую слоеную кашу. Он, правда, наотрез отказывается прикасаться к говядине, но Вил Федорович и сам ее не жалует. Годы детства, проведенные в Таджикистане, где на границе служил его отец, приучили к баранине, в столовой ВИИЯ – Военного института иностранных языков – он привык к свинине (и возненавидел перловку и горох!). Ну а служба в посольствах Пакистана и Ирана приучила его к меню, состоящему из рыбы, курятины или индейки: гости-мусульмане предпочитали есть рыбу или птицу на приемах у «иноверцев» – так они не рисковали съесть ненароком запрещенную пророком свинину. Да и готовили на Востоке птицу совсем не так, как дома. Изжаренный в тандыре цыпленок «тикка» или жирные голуби на вертеле – «хамам» – пальчики оближешь! Дрессированное сознание тут же одернуло его даже в мыслях. « Пальцы облизывать нельзя. Этикет не позволяет. А «хамам», кстати, не зря называют так же, как и восточную баню – это блюдо жгучее даже по восточным меркам. Вредно!»

Вил про себя называл этот внутренний голос «Нинель». Он бы ни за что не признался в этом ни самой Нинель, своей очаровательной жене, ни даже своей маме, с которой они иногда беззлобно (так считалось в семье) подтрунивали над его супругой, которая даже в домашней обстановке требовала неукоснительного соблюдения этикета. Отец Вила, Федор Полуэктович Бондарев, дослужился до полковника, смог к концу карьеры перебраться в Москву и вышел в отставку, когда его сын уже служил в солидном звании советника в Пакистане. Так вот он утверждал, что его невестка настаивает не только на скрупулезном соблюдении в домашней обстановке правил этикета, но и правил государственного протокола. Это было, конечно, преувеличением – просто отставной вояка втихую злился на то, что невестка не преминет сделать ему пару замечаний каждый раз, когда она с Вилом приходит в гости «к старикам» в дом в Неопалимовском переулке: «О, как прелестно! Мы, как всегда, в маечке расхаживаем, Федор Полуэктович? Жарко? А разве мы не замерзли? Нет? А что же тогда означают эти носки? Ведь мы, papa, по‑моему, в босоножках?» Мать поджимает губы, но молчит – уж она‑то знает, что офицеры и тем более дипломаты целиком зависят от своих жен. Стоит им развестись – и прощай, успешная карьера! Федор Полуэктович мстит невестке, но по мелочам: не подливает ей вина, наполняя водкой рюмки себе, сыну и супруге. Знает, что Нинель ни за что не прикоснется к бутылке сама и не попросит пополнить ее бокал – этикет не велит. Но Нинель это вовсе не огорчает – она не любит спиртного вообще, а уж полусладкое вино, что упорно приобретает свекор к ее приходу в знаменитом гастрономе на Смоленской площади, – и подавно. Отставной полковник знает о ее светской приверженности к сухим винам, но твердит: «Алазанская долина» – замечательное вино, а уж в нашем гастрономе – всегда высшего качества!» Нинель не станет возражать: хозяева вольны предлагать любое угощение, а гость волен пить или не пить, есть или не есть. Вот критиковать напитки или блюда нельзя – увы, это тоже незыблемое правило этикета. Да ей это и не нужно. А медицинское «мы» в разговоре со свекром – ее ответ на любимое обращение Федора Полуэктовича к ней – «сестричка». Он этим вовсе не причисляет ее к своей кровной родне – просто по‑солдафонски напоминает ей о том, что она до замужества работала медсестрой в санчасти военного института. Что с него возьмешь! Знал бы он, что его сынок не добился бы ровным счетом ничего, если бы не она – так ведь нет, никогда не узнает! Ну да бог с ним – минут через сорок после обеда, выслушав очередной рассказ свекра о героических буднях пограничников в горах Памира (с каждым годом все более суровых!), можно и попрощаться – визит закончен . Идти недалеко, и, несмотря на большое желание вызвать дежурную «Волгу», Нинель выходит с мужем по коротенькому Неопалимовскому переулку на Смоленскую площадь, затем в арку высотного здания МИДа и – мимо отдельного подъезда министра, мимо мидовской аптеки – в переулок Сивцев Вражек.

Дом. Хотя на Клифтоне в Карачи и на Мальча Марг в Дели Нинель чувствовала себя гораздо более «дома», чем здесь, в тени высотного здания Министерства иностранных дел.

Она прагматик. Знает, что теперь, когда свекор поселился в доме неподалеку от Консульского управления МИДа (ну почему не подальше, в одном из «спальных районов»?), он уже не опасен. Она пеклась о карьере мужа не меньше, чем он сам, и всю жизнь опасалась каких‑либо неожиданностей от свекра и его беспокойной службы больше, чем боялись ужасных экзотических болезней Юго-Восточной Азии родители мужа. Она не могла развестись с Вилом по служебным причинам, которые даже в мыслях старалась не вспоминать, а вот от какого-либо скандала с контрабандой ни один пограничник не застрахован. Да и младший братик Вила, капитан Ким Бондарев, непутевый офицер-строитель, в свое время принес им массу неприятностей. Отец был помешан на политических именах: старшего сына назвал Вил – Владимир Ильич Ленин, младшего – Ким – Коммунистический интернационал молодежи, дочку нарек Милена – Маркс и Ленин и клялся, что если бы родился еще один сын, то назвал бы его Мэлор (Маркс, Энгельс, Ленин, Октябрьская революция – как звали знаменитого обозревателя «Известий» Мэлора Стуруа).

Ким, несмотря на интернациональное имя, смертным боем бил безответных «чурок» в своем стройбате, расположенном на плоской горе близ селения Аушигер в Кабардино-Балкарии, и был уже судим офицерским судом чести. Год после этого он держал кулаки в карманах, но однажды опять не удержался – пьяный, он в кровь разбил лицо одному из двух близнецов-эстонцев. Эстонцы – не казахи, терпеть не стали, убежали из военного городка в Нальчик и явились в военную прокуратуру… На Кима завели уголовное дело. Пришлось Нинель обращаться к своему высокому руководству, чтобы замять неприятное дело. Брат – не отец, но если бы он был осужден трибуналом за уголовное преступление, на репутации Вила появилось бы солидное пятно. «Имели ли Вы или Ваши родственники судимость?» После положительного ответа на этот вопрос анкету можно дальше не заполнять. Найдется много других, у которых везде нет, не был, не привлекался … А у Вила их было много – соперников способных и «перспективных». Да и как им не быть, если Бондаревы уже вышли на финишную прямую – скоро посол Рафик Нишанов даст прощальный прием в Тегеране. На визитках, которые он разошлет, будут буквы Р. Р. С. – pour prendre conge – «в связи с предстоящим отъездом». И хотя Магомедов обещал помочь советнику-посланнику стать Чрезвычайным и Полномочным, не все зависит даже от заместителя министра. У других претендентов тоже есть покровители. Нинель усмехнулась, вспомнив старый анекдот. Сын-курсант спрашивает генерала: «А генералом я когда‑нибудь стану, отец?» – «Служи, сынок, поможем!» – «А маршалом?» – «Ну, нет, сынок… У маршалов свои дети есть!» Вилу нужна помощь. Совсем как тогда, в молодости…