Вячеслав Денисов - Горят как розы былые раны

Через пять минут тот вышел на улицу.

Голландец вывернул руль, развернул «Форд» и поехал к дому.

По дороге распахнул бумажник, заглянуть в который дома не имел возможности. Водительские права дали ему о владельце ту необходимую информацию, которая и была нужна. Фамилия, имя, отчество. Для сотрудника Комитета это не просто данные. Это исчерпывающая информация. Оставалось дождаться утра. Он мог бы заскочить в Комитет и сейчас, но ему не хотелось демонстрировать своим появлением, что в эту ночь он не спал. В эту ночь он, заспанный, впускал в дом милицию. В доме случилась какая-то полная ерунда. Кто-то вставил нож в грудь мужику и выбросил из окна. В этой стране стало страшно жить.

Еще в портмоне он обнаружил долларов сто мелкими купюрами и тысяч десять-двенадцать рублей. Несколько дисконтных карт. Деньги Голландец бросил в бардачок. А то странно выглядел бы бумажник с деньгами на газоне улицы Костикова. Без денег – ничего необычного. А с деньгами – очень странно.

В окно полетела и салфетка, которой он был вытерт.

Уже почти рядом с домом Голландец заметил в зеркале белую машину, которая мигала синими маячками без сирены и двигалась, нарушая правила движения. Когда она проезжала мимо, Голландец узнал и «Мерседес», и крысиный профиль между двух стекол задних дверей. Судя по направлению, машина двигалась туда, откуда уехала, – к дому Голландца.

Он въехал в тоннель подземной парковки чуть быстрее обычного.

Лифт довез Голландца до восьмого этажа и распахнул двери. Разговор слышался где-то далеко, этажами пятью выше.

Он открыл дверь, скинул джинсы, майку и накинул халат. Бросил взгляд на нишу и уже почти добрался до спальной, как его остановил гонг.

– Кто?

– Милиция.

Этот голос он слышал впервые. Дверной глазок до неузнаваемости деформировал лица стоящих на площадке людей. Фуражки на их вытянутых в сторону квартиры головах казались казачьими седлами. Голландец открыл дверь.

– Вы живете в этой квартире? – спросил один из легатов управления внутренних дел.

– Нет. Я в ней втыкаю в сердца людей ножи, а потом выбрасываю трупы в окна. На машины синего цвета. А потом сижу у дверей и прислушиваюсь. Если обнаружу что-нибудь, тут же звоню в милицию.

– Пошли, – и один ткнул в бок другого, призывая подняться дальше по лестнице.

Лифт открылся. Из него вышел капитан и еще двое.

– Я эту квартиру уже опросил, – поспешно сообщил коллегам любитель живописи и незаметно подмигнул Голландцу.

Тот сонным жестом ответил тем же и закрыл дверь.

«Странно, – пронеслось в голове капитана, – час назад он был без носков».

И тут же забыл об этом.

– Не к чертовой матери, а дверь откройте! – посоветовал он через дверь этажом выше. – А то я протокол сейчас составлю, и вы будете дышать свежим воздухом с метлами в руках!

Ему открыли.

В мастерской, распахнув нишу и сжав пальцами подбородок, Голландец около минуты смотрел в лицо трупа. Не то чтобы ему приятно было это делать, просто он имел ясное представление о том, как при такой погоде на улице будет пахнуть в квартире уже завтра.

«Куда ж тебя девать, приятель?» – с этой мыслью он долго ходил по мастерской босиком, чтобы не тревожить Соню.

Так ноги довели его до кухни. Из шкафа он вынул стакан, наполнил до середины водой. «Что, вот так подойти, разбудить и сказать: дорогая, выпей снотворного?»

Он выплеснул из стакана воду, включил чайник. Служивые не уберутся из дома до утра. Иди-ка опроси жильцов пятисот квартир. Мало того, что изначально ощущаешь себя кретином, звоня в дверь и спрашивая выуженного из третьего сна человека: «Вы ничего сейчас не слышали?» – так ведь каждый норовит послать туда, куда идти служивым, может, и не хочется. Это раньше при слове «милиция» все безропотно распахивали двери и голышом вставали по стойке «смирно». А сегодня могут фуражку на пороге снять, плюнуть в нее и снова на голову надеть. А опрашивать между тем надо. Всех из пятисот.

Чайник щелкнул и перестал кипятиться.

Бросив в две чашки по пакетику кенийского чая, в один из них Голландец опустил три крошечные таблетки. Залил кипятком. В спальной потряс Соню за плечо и тут же успокоил поцелуем.

– Сумасшедшая ночь.

– Что? Что такое? – Сев в постели, Соня зевнула и загладила назад волосы. Даже в кромешной мгле, зевая, в ночной рубашке, женщина не на часы смотрит, а волосы поправляет.

– Милиция весь дом на уши подняла. – Сообразив, что этого недостаточно для желания выпить чаю, он добавил: – Около нашего подъезда какого-то военкома убили.

Новость из сорок первого года заставила Соню побледнеть так, что это стало заметно даже в полусумраке.

– Военкома?..

– Да не волнуйся. Что с Игорьком сделается? Он у нас непотопляемый. Я уже узнал, это кто-то другой.

– Господи, какой ужас… И что? К нам-то почему приходили?

– Они ко всем приходят. Правда, чего-то по второму кругу уже пошли.

Расчет оказался верен. Сон с Сони сдуло, как пыльцу с цветка.

– Я теперь не усну. А завтра на работу к восьми!

– Зря я тебя разбудил.

– Нет, ты смешной такой, Голландец. Еще бы ты меня не разбудил.

– Чаю хочешь?

– Только не чаю. Я хочу еще немного поспать.

«Ты уснешь, как младенец».

– Сока дай, Голландец. Ну, – она потянулась к нему и прижалась губами, теплыми, мягкими, нежными, к его уху, – виноградного… Только чтобы не холодный…

На кухне он вынул из холодильника бутылку виноградного, налил в стакан и поставил в микроволновку. Выплеснул чай в раковину вместе с пакетиком. Быстро отключил печь. Сок получился чуть теплее комнатной температуры. Он размял пальцами три таблетки и ссыпал их в стакан, как соль в суп. Размешал сок, размешал чай.

– А как его убили?

– Ножом, говорят. Да забудь. Пей и забудь. Спи.

Соня так и сделала.

Кто прислал убийц? Вопрос этот стучал в его голове начиная с того момента, когда он захлопнул окно за улетающим вниз первым. То, что появление киллеров в его квартире связано с «Ирисами», Голландец не сомневался. Весь вечер и всю ночь он внимательно «просматривал» хронику последних месяцев своей жизни и не мог найти в ней ни одного кадра, когда бы он кому-то очень сильно насолил и оставил след. Но где-то в какой-то момент он все-таки его оставил. Рядом с микроавтобусом и внутри его он был в перчатках. Перемотанную тканевой изолентой трубу он выбросил в мусорный бак в Царицыне. Значит, Лебедев?

Но зачем Лебедеву убивать Голландца, если за несколько часов до этого он подрядил его на поиск «Ирисов»? Или все-таки у Евгения Борисовича изначально была информация, что картина у Голландца, а приглашение к сотрудничеству – лишь способ убедиться в этом?

Но тогда, если бы у Лебедева была уверенность в причастности к краже нелегального специалиста по розыску, Голландцу не позволили бы выйти из дома Лебедева! Цена картины не позволила бы. Ему бы уже давно развязывали язык.