Вячеслав Денисов - Горят как розы былые раны

Он находился в клинике. В том месте, откуда со свистом вышибут любого, кто без пропуска. Пропуск можно взять, не проблема. Проблема в переписывании данных его паспорта в журнал, что лежит на столе тетки, выдающей пропуска. Голландец вообще не понимал, зачем в больницах нужны пропуска, если их можно приобрести, сунув под стекло паспорт. Почему тогда не проходить по паспорту? Или просто проходить? Чтобы обезопасить находящихся на лечении лиц от таких, как Голландец? Но вот же он, идет уверенной походкой по коридору режимной, то есть обычной российской клиники.

Однако хватит играть в их игры. Голландец приехал, чтобы здесь ставили спектакль по его пьесе.

Халат и стетоскоп он нашел на первом этаже, в незапертом по старому русскому обычаю кабинете врача-офтальмолога. Зачем офтальмологу стетоскоп? Хотя это Россия. Написано «офтальмолог», а кабинет вполне может занимать терапевт. А кабинет терапевта заставлен каталками с окоченевшими телами – в морге кварцевание.

Не помешала и маска. В эпоху вируса Эбола и азиатских ОРЗ с летальным исходом вполне оправданный элемент формы одежды.

Не нужно никого тревожить вопросами. Во-первых, если ты врач клиники и при этом не знаешь, где находится кардиологическое отделение, то уже через пять минут ты сам будешь отвечать на вопросы. Во-вторых, он знает, как выглядит Гессингхорст.

Но вскоре положение осложнилось. Голландец понял это уже на входе в отделение с изображением сердца на стеклянной части двери. У дверей стоял молодой человек в форме сержанта милиции и, едва Голландец двинул свое мощное тело в проем, тут же преградил ему дорогу.

– Вы к кому?

– К завотделением.

– Кто вы?

Голландец раздраженно уставился на сержанта упругим взглядом.

– Так, может, мне в кабинет сбегать за дипломом выпускника Тауэрской медицинской академии? Не узнаете меня в гриме? Когда ваш начальник договаривался со мной о выставлении тут поста, он скорее всего не имел в виду тот факт, что в отделение не будут пускать и меня тоже. Как вы думаете?

Сержант сделал шаг назад, но Голландец не торопился.

– Молодой человек, я же просил, чтобы ваши люди были на посту в халатах! Это же не приемное отделение, это кардиология! А вы своими пыльными ботинками… Накиньте халат, натяните бахилы. Я же просил.

– А где я все это возьму? – удивился сержант.

Пообещав прислать после ухода сестру-хозяйку со всем необходимым, Голландец продолжил движение вдоль коридорных дверей.

Первая палата. Ничего похожего…

Вторая. Три тетки и одна бабка…

Он был похож на главврача, осматривающего собственное хозяйство.

Третья… Оп! – Голландец резко закрыл дверь. Трое мужиков в зеленых халатах махали двумя утюгами с проводами над чьей-то волосатой грудью. Волосы черные, густые, значит, молодой. Значит, просто не повезло.

Гессингхорста он обнаружил в пятой по счету палате. Старик лежал, уставившись полузакрытыми глазами в место соединения потолка со стеной напротив. Голландец шагнул в палату и плотно притворил за собой дверь. Гессингхорст был нехорош. Он узнал гостя, но на лице его не промелькнуло той аристократической издевки, которой он по обыкновению одаривал Голландца, когда их пути пересекались. Эксперты не любят соперничества. И каждый переживает это по-своему. Сейчас же, опустив взгляд, Гессингхорст не повел бровью.

– Здравствуйте, Яков Николаевич.

– Я знал, что вы заявитесь, – четко проговорил он. Четко и твердо, хотя еще мгновение назад Голландец подумал, что беседа с Гессингхорстом может протекать с большим трудом.

– Почему вы это знали?

– Потому что видели «Ирисы».

– Откуда вам это знать?

Гессингхорст показал взглядом на тумбочку. Голландец свинтил с бутылки «Эвиан» пробку и налил в стакан. Гессингхорст сделал несколько глотков и вернул стакан.

– В Москве, Голландец, только три человека, которые могут определить или опровергнуть подлинность картины. Они же укажут и точную стоимость. Я здесь, остались вы. Поэтому я и позвонил вам.

– А почему не Жданову?

– Я звонил, чтобы предупредить. Но опоздал.

– Что это значит? – встревожился Голландец.

– Я набрал номер Эльдара. Мне ответила женщина. Она сказала, что Жданова сбила машина. Он умер, не приходя в сознание. Прямо на мостовой. Один из лучших специалистов в области живописи. На мостовой.

– Такое иногда случается, Яков Николаевич.

Гессингхорст, плотный старик лет шестидесяти, схватил вдруг руку Голландца и подтянул к себе.

– Это не случайно!

– Кто-то специально сбил Жданова? – Голландец, вспоминая обнаженный этюд на балконе и измочаленную трость, попробовал за улыбкой скрыть тревогу, но у него не получилось.

– Вы видели «Ирисы». Что вы можете о них сказать?

– Что это Ван Гог. Датирую одна тысяча восемьсот восемьдесят девятым годом.

– Почему этим годом?

– Поубавилось салатных оттенков в зеленом. Я думаю, это период от февраля до мая восемьдесят девятого. А сейчас отпустите мою руку. У вас хватка как у бультерьера.

– Что-то не так с этой картиной.

«Еще как не так».

– Считаете, что это может быть Гоген? Та же история, что с «Подсолнечниками»?

Гессингхорст попробовал подняться на подушке. Голландец ему помог.

– Это Ван Гог. Я вам голову на отсечение даю.

«Не надо голову. Я знаю, что это Ван Гог».

– Откуда здесь столько милиции?

– Мне почем знать? – рассердился Гессингхорст. – Давайте о картине! Едва я глянул на нее, сразу почувствовал головокружение и слабость. А потом в меня стала вливаться сила. И я испугался ее приливу. Я никогда не испытывал такого страха, поверьте… Какая-то смесь ярости, смертельной обиды и душевного надрыва. Я тут же закончил осмотр, сказав Лебедеву, что занемог. Бросил ему что-то расплывчатое, согласившись с оценкой Жданова… А потом почти сутки сидел за документами…

– Вы меня пугаете.

– Бросьте. Вас испугаешь… – Гессингхорст недовольно поморщился. – Так вот я выяснил, что картина эта раньше принадлежала деду Лебедева, а до этого – его французской жене.

– Не продолжайте. Остановимся на Колин Гапрен, тетке Рошели.

– Лебедев и вам рассказывал?

– А что ему еще делать, если «Ирисы» похитили?

Гессингхорст подскочил на кровати и тут же схватился за грудь.

– Голландец… Лебедев – сумасшедший!.. Жданова сбила машина! Все, кто владел «Ирисами», спятили! Эту картину нужно… Боже мой, я тоже сошел с ума! Я хотел сказать, что ее нужно уничтожить!

«Первая здравая мысль из уст всех, кто смотрел на «Ирисы».

Старик хотел опереться, но рука соскользнула с кровати и повисла плетью. От неловкого движения он изменил положение и сейчас почти полностью развернулся в сторону Голландца. Лицо его было охвачено неподдельным страхом. Возможно, некоторую часть ужаса в это выражение добавило нынешнее состояние старика.