Сергей Зверев - Разборка по-кремлевски

И вопросы, и ответы на них были согласованы загодя. Речь Муравьева — до самых пустяшных междометий, — была написана лучшим лубянским специалистом по массовой психологии. И все-таки генерал не удержался и выдал явную отсебятину:

— Да я бы их, сук поганых, танками передавил!

Массовка в зале зааплодировала — сперва несмело. Однако спустя минуту аплодисменты окрепли — бравый ответ явно пришелся по душе многим.

Телеведущий сразу смикшировал ситуацию.

— Я, как и все честные люди, разделяю ваше негодование. Однако хотелось бы напомнить: ввод бронетехники в населенный пункт возможен только при чрезвычайном положении. А его, как известно, определяет президент и Госдума…

Студийная камера дала план зрителей в зале. Телеведущий сперва погрозил Муравьеву кулаком, после чего покрутил пальцем у виска — мол, дубина стоеросовая, совсем забыл, что говорить должен?

— Уважаемый Николай Михайлович, давайте по порядку. Помните такую рубрику в советских газетах «Если бы директором был я»? Вот если бы вы были президентом? Разгул ксенофобии, человеконенавистничества, фашистские лозунги, массовые беспорядки… Свастики, в конце-то концов. Как бы вы на все это отреагировали на месте главы государства?

На этот раз Муравьев не стал нести околесицу и уткнулся в распечатку.

— Я бы немедленно ввел в населенном пункте, где все эти безобразия происходят, чрезвычайное положение. И очень строго спросил бы с городского начальства.

— Тогда — вопрос: почему на ваш взгляд именно так не поступает президент? — как бы невзначай ввернул телеведущий и опять улыбнулся генералу. — Значит, вы согласны, что фашистская чума расползается по России и что действовать следует немедленно и решительно?

— Конечно, — генерал вновь склонился к распечатке, и медальки на его кителе зазвенели. — Это — война. На войне все решает оперативность. Так наш генералиссимус Суворов со своими чудо-богатырями совершил стремительный марш-бросок через Альпы и разбил супостата на реке Треббии.

— Николай Михайлович… Но ведь война-то будет не за Альпами, а гражданская? Вы этого не боитесь?

И хотя вопрос прозвучал очень остро, шоумен не волновался: ответ, написанный Чернявским, должен был дезавуировать любые нежелательные разночтения.

Но тут произошло неожиданное. Бумажку с загодя приготовленным текстом сдуло сквознячком на пол. Муравьев не решился поднимать ее. Да и приседать на корточки, когда на мундире несколько килограммов медалей, не слишком-то удобно…

Опытный оператор вновь направил камеру в зал. Телеведущий пантомимой призвал героя эфира срочно поднять распечатку и больше не отступать от текста ни на йоту.

Однако тут с генералом произошла странная метаморфоза. То ли он действительно проникся значимостью момента, то ли накипело у него на душе… Картинно распрямив грудь, он принял позу маршала Жукова и гаркнул голосом командира гаубичной батареи:

— А что война? Если завтра война, если снова в поход, если темная сила нагрянет — вся родная страна, весь российский народ на защиту Отечества встанет, — перефразировал Муравьев советскую песенную классику. — А что касается Карташова или как там его… Да, когда дорогие иномарки сжигают — это непорядок. Когда на улицах срань разводят — тоже нехорошо, потому что потом не проедешь. Да и милиционеров своими революциями от дела отвлекают: им в оцеплении стоять вместо того, чтобы преступников ловить! А что касается их идеи «Россия — для русских!», то это мне очень даже нравится. Очень красивая идея. А то понаехали в нашу страну чеченцы, мусульмане, хохлы, армяшки, дагестанцы там разные… и особенно негры!

Такого поворота событий решительно никто не ожидал. Режиссерша передачи беспомощно взмахнула руками и уселась мимо стула. Оператор матюгнулся так громко, что последнее «..ть», наверняка было слышно в последних рядах студии. Телеведущий заскрипел зубами и схватился за голову. Передача шла в прямом эфире с тридцатисекундной задержкой. Теперь предстояло решить, что делать: или дать срочную отмашку техникам, чтобы те сию секунду вырубили студию, или поставить зарвавшегося генерала на место. Был, впрочем, еще один выход: закрыться в студийном кабинете и удавиться на микрофонном шнуре.

И тут в «ухе» — микроскопическом наушнике телеведущего прозвучал растерянный голос генпродюсера:

— Мы вас обрубаем якобы по техническим причинам. Сделаете еще одну передачу, запустим в записи.

— Ну, наконец то, что надо! — молвил Глеб Чернявский, просмотрев монтированную-перемонтированную передачу с участием Муравьева.

После неудачного генеральского дебюта в прайм-тайме политтехнолог зарекся пускать своего главного положительного героя в эфир не в записи. Новые «теледебаты» часового формата снимали семь с половиной часов. На этот раз останкинскую студию посетили Чернявский и Подобедов. Кечинов под каким-то предлогом не появился. Перед выходом на подиум перед камерами генералу на всякий случай внушили: еще хоть одно слово «от себя» — и он отправляется на пенсию.

«Теледебаты» прошли, как и положено, в прайм-тайме, с предварительными анонсами по всем каналам. Рейтинг генерала мгновенно пополз вверх, словно столбик термометра в июньский зной. Всевозможные институты «по изучению общественного мнения» уже определяли популярность Николая Михайловича Муравьева как вторую в России…

— Ладно, за это стоит выпить, — чекистский генерал извлек из бара бутыль традиционного «вискаря», взвесил ее в ладони, словно гранату, и улыбнулся Чернявскому: — Ну что, мастер политических интриг и закулисных махинаций… Все идет путем.

— Главное — чтобы президент об этом не узнал раньше времени, — политтехнолог отодвинул рюмку. — Давай обождем Лешу и генерала…

— Что-то не нравится мне в последнее время наш Кечинов, — Подобедов налил спиртного в свою рюмку и немедленно выпил. — Смурной он какой-то…

— Обратного пути ни у него… ни у нас уже нет, — обтекаемо ответил Чернявский.

— Может, его угрызения совести замучили? — чекист улыбнулся.

— Совесть — не технологическое понятие, — парировал мастер пиара. — И вообще: назвался груздем — полезай сам знаешь куда.

Кечинов и Муравьев прибыли в загородную виллу лубянского руководителя почти одновременно. Их лица отличались разительно. Армейский генерал лучился самодовольством: роль героя телевизионного манежа явно пришлась ему по душе. А вот функционер администрации президента выглядел мрачным, словно вкладчик рухнувшей финансовой пирамиды. На его не слишком выразительном лице явственно прочитывалось недовольство как жизнью вообще, так и своей ролью в ней в частности.