Валерий Рощин - Марш обреченных

– Нет у меня теперь этой проблемы… Валяйте, предлагайте. Только предупреждаю: законный отпуск у меня осенью, за свой счет из бригады не отпускают, а отпроситься смогу на один день, не больше.

– Боюсь, придется тебе завязывать с работой подчистую. – Смотрю за окно на просыпавшийся город, на залитые южным солнцем улочки. Впереди уже показались стрелы огромных кранов и портовые сооружения.

– Подчистую? – хлопает припухшими веками морпех.

– Ты не опаздываешь? – спрашиваю, не замечая его удивления.

– Пока нет.

– Илья, тормозни-ка здесь и подними стекла.

Автомобиль прижимается к бордюру под раскидистой кроной каштана. Я оборачиваюсь к сослуживцу и начинаю рассказ…

– Ха!! Напугали ежа голой жопой! – вскидывает руки Борька. – Подумаешь, секретная операция. Да если эти парни предлагают хорошие деньги, я ни минуты не стану раздумывать! Сколько они обещают?

Честно признаюсь:

– Точной суммы не озвучили. Вышедший на меня фээсбэшник уверяет, будто на вознаграждение я сумею оплатить операцию жены – это более трехсот тысяч – и купить отдельную квартиру.

– Ого! А гарантии имеются?

– Ни договоров, ни контрактов мы не подписывали; никаких гарантий, кроме честного слова. Но мужики, судя по первым впечатлениям, крутые и серьезные.

– Ну, если не обманут – я согласен.

– Отлично. Едем в порт…

– Как думаешь его «стирать»? – интересуется Супрун, когда крупная фигура Куценко исчезает за дверьми проходной.

– Да вот, сижу, ломаю голову.

– Есть у меня одна мыслишка.

– Предлагай.

– Ты заметил его состояние?

– Еще бы! С жуткого бодуна – руки трясутся, перегаром за версту прет, дня три не брился и под душем не стоял. В какой-то момент я даже пожалел о нашей поездке в Таганрог.

– Вот-вот! И мне показалось, что Борька растерял форму, – соглашается приятель. – Но потом присмотрелся – вроде ничего: мышцы не дряблые – видать, работенка не умственная; одышки нет, взгляд осмысленный. Надо бы узнать, в одиночку он водку глушит или с друзьями.

– Зачем это нам?

– Видишь ли, если бы не тот красный вросший в землю домишко и не работа в порту, то нашего Борьку впору было бы записывать в бомжи. Стало быть, и общается в свободное от работы время с такими же.

– Так-так, продолжай, – начинаю улавливать логику.

– Вот и надо прощупать почву – может, день-два назад кто из его дружков околел с перепою. Хоронить-то таких не шибко торопятся; стало быть, есть почва для работы мозга.

Я с сомнением качаю головой:

– Такое совпадение только по великой случайности происходит. Чтобы срочно понадобился труп, и нате вам – забирайте свеженького. Но мысль интересная…

Ростовская область

26–27 июля

Взъерошенный и довольный Куценко появляется через полчаса.

Плюхнувшись на заднее сиденье, он выдает:

– Готово! Нарисовал бригадиру грустную картину маслом.

– Отпустил?

– Куда он денется?! Отпустил.

– А чего наврал-то?

– Сказал, на похороны еду. Чем не уважительная причина?

– И кого едем провожать в последний путь? – улыбаемся с Ильей.

Борька отмахивается:

– Все дружки, слава богу, живы. Бригадир не спрашивал, кто помер, так поверил.

«Десятка» медленно отъезжает от проходной. Мы с минуту молчали, после чего слово берет Супрун.

– Борис, имеется одна формальность, которую необходимо выполнить до начала операции. Вот посмотри… – не отвлекаясь от дороги, протягивает он бывшему морпеху свой новый паспорт.

Полистав документ, тот восклицает:

– Балабанов Петр Валерьевич?! Ни хрена себе! С каких это пор ты им стал?

– С того дня, когда заключенный Супрун Илья Алексеевич бежал из колонии и сгорел в автомобиле вместе со своим закадычным дружком – Серебровым Аркадием Сергеевичем.

В подтверждении этих слов я разворачиваю перед Борькиным носом свою новую ксиву. Он глядит на разворот с фотографией и нервно чешет живот под футболкой:

– Хотите сказать, что и я должен… того… крякнуть?

– Типа да. Таковы условия наших работодателей. К тому же ответь мне, – обнимаю старого товарища, – разве это не шанс начать новую жизнь?

Куценко задумался, примолк.

Но долго думать он не умеет – стоит машине повернуть на знакомую улочку и остановиться неподалеку от скособоченного строения из рассыпавшегося красного кирпича, как он возвращается в реальность. Хмуро поглядев на свою халупу, Борис посылает в окно смачный плевок и машет ручищей-лопатой:

– Да и хрен с ним! Подумаешь, под чужим именем! Значит, и увольняться с порта не придется – верно?

– Видимо, так.

– Я и живу-то почти как бомж – кому мое имя нужно?! Помру, так соседи через месяц узнают – по запаху. Записывайте. Я согласный.

Совещание в салоне «десятки» длится минут сорок. Каждый предложил по варианту, после недолгих обсуждений решили действовать по плану Бориса. Он, как ни крути, местный и знает людей, способных помочь в деликатном деле.

Сначала заехали в магазин, потом двинулись через центр в зеленый уютный райончик…

– Нет-нет, на следующем повороте. Нам нужна улица Ленина. Ага, вот здесь направо и два квартала прямо, – командует Куценко. – Так, приехали. Высаживайте меня здесь, а сами езжайте к тому серому трехэтажному зданию.

– В глубине скверика?

– Точно. Я туда, понятное дело, идти не могу, да и вам обоим светиться не стоит – пусть кто-нибудь один спустится в подвал и спросит Пашу. Он такой… черноусый, узкоглазый и вечно поддатый. Башкир или татарин, в общем.

– Уверен, что он на месте?

– Сто процентов! Пашка и живет, и работает в подвале. Он там у них незаменимый: сторожит по ночам, зимой кочегарит, а сантехникой занимается круглый год. Больше ему и быть негде, – заверяет Куценко.

«Десятка» сворачивает с дороги и тормозит на стоянке возле скверика.

– Я пошел, – подхватываю авоську с четырьмя бутылками водки.

Тихо прикрыв дверцу, топаю по аллее до крыльца с вывеской «МУЗ 2-я Городская клиническая больница Таганрог Ростовская область»; затем поворачиваю направо – к узкой кишке меж клиникой и соседним зданием. Оказавшись во дворе, ищу служебный вход. Отыскав же его, натягиваю на лицо деловую маску и шмыгаю за скрипучую дверь.

Тусклая лампочка едва освещает стандартный совковый декор: грубо вымазанные синей масляной краской стены маленького холла и лестничных пролетов; насквозь пропитанная влагой и почерневшая старая побелка; местами торчащая из обломанных ступеней ржавая арматура; бессмысленные переплетения разнокалиберных труб, кабелей, щитков. И въевшийся буквально во все запах хлорки.

Спускаюсь в подвал, где слезоточивая вонь сменяется «ароматами» формалина и плесени. Такой же крохотный и плохо освещенный холл, что и сверху; коридор вправо, коридор влево. Скорее всего, подвальные помещения в точности повторяли лабиринты других этажей клинической больницы.