Стивен Хантер - Мастер-снайпер

— А это, конечно, означает смерть, — пояснил Шмуль.

Литс кивнул. Здесь все лишало его желания разговаривать. Они уже третий день находились в лагере, и он все еще не мог привыкнуть к этой обстановке. Первый день чуть не сломал его. Он старался даже не думать об этом.

Шмуль начал разговор медленно, с большим терпением.

— Будет очень трудно завоевать доверие этого человека, — предупредил он их. — Он боится всех и всего. Он даже не понимает, что война почти закончена.

— Хорошо, — согласился Литс — Давайте, начинайте. Он все, что у нас есть.

— Господин Айснер, вы работали с формой для немецких солдат?

Старик замигал. Он тупо посмотрел на них и сделал глотательное движение. Казалось, что глаза у него расфокусированы.

— Он очень запуган, — сказал Шмуль. Старик задрожал.

— Куртки, — продолжал Шмуль. — Куртки. Одежда. Для немецких солдат. Куртки такого же цвета, как лес.

— Куртки? — переспросил Айснер, заметно дрожа.

Литс прикурил сигарету и протянул ее старику. Тот ее взял, но при этом так и не встретился с Литсом взглядом.

— Мистер Айснер, пожалуйста, постарайтесь вспомнить. Про эти куртки, — снова попробовал Шмуль.

Айснер что-то пробормотал.

— Он говорит, что не сделает ничего дурного. Он просит прощения. Он просит передать властям, что за все извиняется, — перевел Шмуль.

— По крайней мере, он заговорил, — заметил Литс, так как вчера старик просто сидел, уставившись на них.

— Вот, — сказал Шмуль.

Он достал из кармана своего кителя кусочек ткани, из которой шилась камуфляжная форма для эсэсовцев.

Но Айснер просто смотрел на него, словно попал сюда с другой планеты.

Литс подумал о том, что Шмуль в первые дни был точно такой же. Потребовались недели, чтобы он начал говорить, а не мычать что-то нечленораздельное. А Шмуль был моложе, сильнее и, вероятно, умнее. И уж определенно крепче. Это длилось часами: Шмуль подталкивал, аккуратно направлял, старик сопротивлялся и при этом все время выглядел перепуганным.

— Слушайте, так мы ни к чему не придем, — сделал заключение Литс.

— Я с вами согласен, — кивнул Шмуль. — Вокруг слишком много сильных молодых людей в форме. Слишком много неевреев.

— Мне кажется, он предлагает нам прогуляться, — сказал Тони. — Вообще-то неплохая идея. Давай оставим их вдвоем.

— Ладно, — согласился Литс. — Конечно, все это прекрасно. Но не забывайте: нам нужны документы. Мы сюда приехали именно за документами. Должны же здесь быть какие-то бумаги или что-то в этом роде, какие-то приказы, отгрузочные накладные, не знаю, что именно, но что-то такое...

— Я понимаю, — сказал Шмуль.

Тони заявил, что ему надо составить рапорт в ОААКТР, и таким образом Литс остался один на территории Дахау. Не зная, чем заняться, слишком возбужденный, чтобы возвращаться в свою комнату в городе и пытаться поспать, он решил пойти в складской и производственный комплекс, в пошивочную мастерскую. Он прошел по зданиям за территорией лагеря — здесь такой грязи не было. Эти обшарпанные кирпичные здания и грязная территория вокруг, в основном пустынная, если не считать изредка попадающейся охраны, могли бы быть каким-нибудь военным сооружением. Повсюду лежал мусор и обломки.

Через некоторое время Литс добрался до цели своего путешествия. Это место, конечно, было закрытым, так как освободители сразу же увидели, что оно может стать настоящим раем для охотников за сувенирами. И на самом деле, мелкие хищения там уже случались, но у Литса был необходимый пропуск, который позволил ему миновать угрюмого часового, стоящего с карабином у входа в здание. Это было довольно популярное место при осмотре Дахау, наравне с газовыми камерами, крематорием, ямами, полными трупов, и лабораториями, где проводили чудовищные эксперименты над людьми. Обычно здесь было полно посетителей с открытыми от удивления ртами, полевых офицеров, репортеров, начальников разного сорта — всем очень хотелось заглянуть в пропасть (надо отметить, чужую пропасть); но сегодня в мастерской никого не было Литс молча встал в конце одного из помещений, длинной тусклой комнаты, уставленной зеркалами. Вокруг лежали уложенные друг на друга рулоны превосходного серо-зеленого материала, куски шелка для флагов и транспарантов, мотки золотистого шнура для отделки, катушки с окантовкой всех цветов и горы катушек с золотой пряжей. Портновские манекены, словно насмешка над гниющими останками мертвых на улице, были разбросаны по всей мастерской, поваленные в первые неистовые минуты после освобождения. Воздух был затхлым — вся эта тяжелая шерсть впитала в себя специфический запах пыли и крови, и атмосфера здесь была как в склепе.

Литс почувствовал себя не в своей тарелке. Портновская мастерская оказалась завалена помпезной мишурой идеологии, ее квазирелигиозным великолепием: свастики, эсэсовские молнии на петлицах, флаги, яркие эмблемы военных подразделений, нашивки на рукавах с изображением нацистских орлов в стиле модерн, со сверкающими расправленными крыльями Литс с раздражением бродил по этому музею, пытаясь усвоить его урок, но это у него не получалось. В одном месте он наткнулся на целый ящик металлических черепов, которые заменяли кокарду на эсэсовских фуражках. Он запустил руку в ящик и почувствовал тяжесть, холод, скользкость этих эмблем, пропустил их между пальцами. На ощупь они напоминали двадцати пятицентовые монеты. Литс внимательно рассмотрел одну эмблему: театрально оскалившийся череп, плотоядный, ухмыляющийся, бесчувственный. Однако череп не был чисто нацистским изобретением и даже вообще не немецким. В прошлом веке британские уланы носили их во время своей поездки навстречу русским ружьям в Балаклаву.

Литс подошел к скамье, на которой портные оставили в последний день свою работу — обшлага для формы. На этих полосах тяжелого черного фетра тщательно и красиво были вышиты плотной золотой нитью готические буквы в дюйм высотой, имена различных нацистских знаменитостей или древних тевтонских героев, — у немцев была мода увековечивать человека или легенду, назвав этим именем дивизию: «Рейнхард Хейдрих», «Теодор Аике», «Флориан Гейер», «Полицейская дивизия СС», «Дания» и так далее Работа была эксклюзивной, но по жестокой иронии истории делалась она еврейскими руками. Они шили для своих убийц, чтобы выжить. И некоторые из них, такие как Айснер, действительно выжили.

Вот и последняя выставка — длинная вешалка, на которой висело пять готовых комплектов формы Литс надеялся, что их владельцам она уже не потребуется. Но они любили форму, это точно. Возможно, в этом-то и был весь смысл, ядро их мира. Возможно, форма была не символом национал-социализма, а самим национал-социализмом Литс остановился на несколько секунд и задумался над этой мыслью. Культ символики и мелодраматизма, театральные эффекты, бьющие по нервам. Но все это только поверхность, нет ни глубины, ни смысла. Здесь висели четыре серо-зеленые формы войск СС, на основе стандартного мундира и брюк вермахта с добавлением нескольких дополнительных украшении для пущего отличия. Пятая была совершенно другая, черная как смоль форма РСХА, форма парней, наводивших ужас. Это была особая вещь — форма, которую предпочитал сам Гиммлер, скроенная в обтяжку и элегантно, с галифе, обтягивающими ноги. Вместе со сверкающими сапогами и нарукавной повязкой она образует самое основное положение теологии нацизма. Гитлер был прав насчет одной ужасной вещи эта форма будет жить тысячелетия, хотя бы только в воображении. Литс почувствовал ее поразительную способность восхищать и лишать стыда. Он был смущен тем, что она его так очаровала. Он не мог отвести глаза от черной формы, висящей на вешалке.