Стивен Хантер - Мастер-снайпер

— Операция «Нибелунги»: я был ее участником с самого начала. На самом деле задумал все Поль, Поль из отдела экономики и финансов, но он втянул в это дело меня, и вдвоем мы подпихнули это рейхсфюреру. Здесь не было ничего личного, дело касалось евреев, вы понимаете. Это был просто наш образ действий, наша работа. Мы должны были ее делать. Политика решалась на самом верху. Мы только делали то, что...

— Ближе к делу, — оборвал его Литс.

— Операция «Нибелунги». Цель операции — особая акция.

— Особая акция?

— Да, с винтовкой.

— Специальная акция означает убийство?

— Называйте это как хотите. Это можно морально осудить с позиций мировой истории, которая...

— Кого? — спросил Литс, сам удивившись тому, как безразлично прозвучал этот вопрос после стольких месяцев усиленных поисков ответа на него. — Вы должны понять. Я ничего против евреев не имею. Я уважаю и понимаю их. Я сам сионист. Я верю в то, что будет лучше, если у них будет собственная страна. Все это мы были вынуждены делать под давлением сверху...

— Кого? И когда?

— Когда — я сказать не могу. Я был отозван от работы над проектом, когда шло окончательное планирование, и отправлен по срочному делу в Венгрию. Но скоро. Если не уже.

— Кого, господин оберштурмбанфюрер Айхманн? — повысил голос Литс — В последний раз спрашиваю: кого?!!

Его крик, похоже, удивил маленького человечка.

— Не надо так кричать, капитан. Я и собираюсь вам это сказать.

— Кого?

— Ребенка, — ответил Айхманн. — Шестилетнего мальчика. Его зовут Михаэль Гиршович. Теперь, мне кажется, я могу закурить одну из ваших сигарет.

Роджер просунул кончик языка между губ девушки. Она хлестнула его ладонью по лицу.

— Что? — удивился он. — Эй, я этого не заслужил.

— Охолони, — сказала она.

— Ты поцеловала меня! Я просто вышел из-за угла, и тут эти губы.

— Ты все испортил. Запачкал грязью.

— Извини, извини.

Она его покорила. Он был влюблен или, по крайней мере, наполовину влюблен.

— Послушай, я действительно не хотел сделать ничего плохого. Это был просто дружеский жест.

— Когда с языком, то это уже не дружеский, — возразила она.

— Ну ладно, я слишком увлекся, вот и все. Хе-хе. Меня зовут Родж. Родж Ивенс. А тебя?

— Нора.

— Ну вот, Нора. Очень приятно с тобой познакомиться. Ты случайно в теннис не играешь? Где ты училась?

— В Прейри-Вью.

— Прейри-Вью, да, что-то слышал об этом месте. Женская школа на западе, кажется, в Калифорнии, да?

— Это высшая школа в Де-Мойне. Сомневаюсь, чтобы ты слышал о ней. А я даже еще и в колледж не ходила.

— Ах вот как? Но знаешь, колледж — это пустая трата времени. Даже Гарвард, где учился я, не для серьезных людей. Ты во вспомогательных войсках?

— Во вспомогательной женской службе Красного креста.

— Гражданской?

— Да. Но мы все равно должны называть офицеров «сэр» и все такое.

— Должно быть, действительно интересно, — заметил он.

— Я ненавижу эту службу. Там воняет. Они наблюдают за тобой, как коршуны. Ты никогда ничего не можешь сделать.

— Да, ну что ж, такова служба. А раз уж мы заговорили о делах, ты сегодня вечером занята или как? — Сначала нужно договориться о свидании, а уж потом думать, как избавиться от Литса и Аутвейта. — Видишь ли, я плохо знаю эти места. Я из ОСС — Отдела стратегической службы... высшая разведка и прочее. Где горячо, там всегда и можно нас найти. Но мне интересно, сумеешь ли ты...

— Как ты можешь думать об этом в такой день?

— А что это за такой день? — наконец-то спросил он.

Айхманн курил и объяснял:

— В последние дни перед войной состоятельный ассимилировавшийся варшавский еврей по имени Йозеф Гиршович перешел в сионисты. Естественно, там были разные течения.

Литс подумал только об одном из них: потертая маленькая конторка в Лондоне, старик Фишельсон и все эти мрачные, темные плачущие женщины. И Сьюзен Айзексон, американка из Балтимора, штат Мериленд, которая потеряла там свою душу, а может быть, и нашла ее.

— Мы следили за этим с некоторой заинтересованностью. Во-первых, мы чувствовали, что состояние Гиршовича будет нашим, по праву биологического превосходства. Во-вторых, концентрация такого капитала, как у этого парня, не может не оказывать влияния. И такие большие деньги в руках сионистских агитаторов, анархистов, социалистов, коммунистов могут создать для нас определенные затруднения. Кстати, майор, в этом отношении мы ненамного отличаемся от вашего правительства, которое говорит о заговоре мирового еврейства, во всяком случае на Ближнем Востоке...

— Оставим эту тему, — оборвал его Тони.

— Таким образом, этот человек, Гиршович, его семья и наследники были включены в список варшавской интеллигенции, подлежащей особому обращению. И так оно и произошло.

Айхманн позволил им самим представить полное значение этого эвфемизма.

— И вообразите наше расстройство и удивление, — немец позволил себе натянутую кривую улыбку, — когда наши экономисты, проведя аудит банка Гиршовича, обнаружили, что его состояние пропало. Пропало! Исчезло! Миллиард злотых. Пятьсот миллионов рейхсмарок.

«Сто миллионов долларов», — подумал Литс.

— Было проведено негласное расследование. Естественно, такая сумма не могла просто стать невидимой. Были проверены сотни слухов, проведены тысячи допросов. Обергруппенфюрер Поль взял это дело под свой контроль. Он был опытен в финансовых вопросах и представлял силу подобного состояния. Он прочесывал всю Европу, когда не был занят управлением своей империи концентрационных лагерей. И в конце концов он добился успеха. В середине сорок четвертого года наш источник в Цюрихе доказал, что евреи на самом деле ввезли эти деньги в эту страну, в «Швайцершафт банкселлыиафт». И здесь он выяснил еще кое-что.

— Мальчик. Наследник, — сказал Тони.

— И да, и нет. Опять-таки, еврей был умным, очень умным. Мальчик не был наследником. Мальчик, конечно, был обеспечен, но все состояние принадлежало не ему.

— И кто же должен был его получить? — поинтересовался Литс.

— Евреи, — ответил Айхманн.

— Евреи?

— Да. Я вам уже говорил, что этот человек был сионист. Он решил, что единственное решение проблемы этого народа лежит в образовании еврейского государства, Израиля. Лично я с ним согласен. Итак, деньги на определенных условиях распределялись между несколькими группами: сионистские группы, группы беженцев, пропагандистские команды — то есть между всеми, кто поддерживает идею новой страны.

— Понятно.

— Но он был слишком умный, этот еврей. Слишком уж большой умник. Он, конечно, беспокоился за сына.

— Как и любой отец.

— И он договорился с одним ярым молодым сионистом. Они договорились, что мальчик будет воспитываться как один из них, как первое поколение израильтян. Он ничего не будет знать об этом состоянии. Но отец очень боялся за мальчика. И тогда он вписал в документ об условиях перевода денег одно дополнение. Он сделал это в последний день, будучи в большом волнении. Мы думаем, это было чем-то вроде возрождения одного из их старых ритуалов. Искупление первородного сына. Можно мне еще одну сигарету, пожалуйста? Спасибо. Как она называется? «Лаки страйк»? «Неожиданная удача»? То, что вы нашли меня, для вас действительно неожиданная удача, верно?