Вячеслав Денисов - Иди и умри

– Что ты встала надо мною, Алиса? – поднял Антон взгляд. – Ты Горбунцову повестку отправила?

– Нет еще. – У девушки был взгляд, словно она боялась пропустить момент инсульта у своего судьи.

– Так иди, отправь. И не мешай, я и без тебя ничего понять не могу…

«Помните, я вам говорил, что был выпимши и ничего не помню? А вы мне ответили, что это не алиби, и впаяли восемь лет. А я помню. Я, конечно, не писатель и романов писать не научен, но отношение к вам выражу лучше Пушкина. Адвокат оказался бараном, прокурор свиньей, свидетели крысами, и после оглашения приговора я убедился, что от этого скотного двора вы ушли не очень далеко».

Потревожил телефон, и Антон был вынужден отвлечься.

– Антон Павлович, вы идете? – очевидно, предполагая, что Струге прихватил телефон с собой, спросил Николаев.

– Сейчас, сейчас, – успокоил его Антон. – Дочитать нужно. Вы же по поводу письма меня вызываете?

– Конечно! – взорвался Виктор Аркадьевич. – А вы что, еще не прочли?

– Ну так пока очередь дойдет…

«За эти восемь лет без трех дней и двух часов я заработал туберкулез, посадил печень и отморозил почки. А на этапе меня каждый день бил конвой, и я вас спрашиваю – стоилили (зачеркнуто) стои лили (зачеркнуто) стоили ли мои мучения одной ошибки судьи? И вот теперь я, Антон Павлович, думаю, что у вас отбить первым. Почки или печень. Но я не такой садист, как вы, восемь лет мучить не стану. Поэтому обойдусь тем, что зарублю вас топором. Я как раз за это отсидел, так что все будет по закону. С уважением, осужденный Кургузов».

– Понятно, – выдавил Струге и поднялся из-за стола. – Алиса, будут искать – я у Николаева.

В коридоре Струге встретила мировой судья Маминова и, задержав его за рукав, шепотом сообщила, что в том случае, если Антон Павлович не станет возражать, она может позвонить своему брату в Табулгу (заместителю начальника оперативного отдела колонии), чтобы Кургузову перебили еще и ноги. Антон отказался и вошел в приемную.

– Что вы обо всем этом думаете? – ни секунды не медля, поинтересовался председатель.

– Я думаю следующее, – вздохнул Струге. – Две недели назад в нашей поликлинике не знали, что у меня сменился домашний адрес и, поскольку я не появлялся, отправили результаты моих анализов в суд. И сейчас подсчитываю, кто из судей в этот момент находился в отпуске и может не знать, что у меня панкреатит.

Виктор Аркадьевич поморщился.

– Да кому какое дело до вашей поджелудочной железы? Вот безопасность головы вашей – это наша общая забота. Кто такой Кургузов?

Антон присел на предложенный стул и устало улыбнулся.

– На нашей территории есть микрорайон, именуемый Шестым, но всем он известен как Нахаловка, – убедившись в том, что для Николаева это не новость, он продолжил: – Проживает там, как вам известно, группа лиц, не приспособленная к нормальной человеческой жизни в условиях демократических преобразований. Это потомки тех, кто для строительства Тернова был пригнан из европейской части страны в кандалах.

Закончив экскурс в историю и демографию, Антон развел руки в стороны:

– Предки Кургузова были пригнаны первыми.

Раздосадованный Николаев снял с носа очки и стал тыкать ими Струге в руку, как электрошоком.

– Вы, Струге, дошутитесь, дошутитесь! Мне любопытно, что вы будете делать, когда через три дня и два часа… Уже конечно, меньше! – так вот, что делать будете?

Антон отвел пораженную руку в сторону и опустил под стол.

– Виктор Аркадьевич, Кургузов – сорокалетний отморозок, ростом чуть более полутора метров в прыжке и весом около пятидесяти килограммов. Плюс ко всему он еще и картавит. «Подсудимый Куггузов» – как он себя называет. Если исходить из содержания написанного им письма, то сейчас ему еще хуже. Как вы думаете, что я буду делать, если увижу его на улице с топором в руке? Я благодарю вас за заботу, но не вижу смысла придавать этому письму значение вселенского масштаба.

– А я вижу. – Было видно, что Николаев возражает не по причине врожденного упрямства. – И считаю, что нужно предпринять соответствующие заявлению меры. Данное письмо не что иное, как угроза жизни судье, и вы меня простите великодушно, Антон Павлович…

Струге, склонив голову набок, стал готовиться к неожиданному.

– … но я приставляю к вам охрану из числа сотрудников милиции.

– Зачем?

– Затем, – тихо возразил председатель, и это уже было похоже на некие врожденные качества.

– Глупость какая, – почесал висок Антон. – И как вы видите эту охрану?

– А вот так и вижу. Двое сержантов из патрульно-постовой службы, начиная с послезавтрашнего дня, начинают нести службу по охране вашей квартиры, вашего кабинета в суде и по пути вашего следования из дома на работу и с работы домой. На этом закончим, и я сразу перехожу ко второму вопросу. Кого и при каких обстоятельствах этот Кургузов зарубил?

На столе появилась ксерокопия письма, и Антон Павлович догадался, что ксерокс в это утро работал, не останавливаясь ни на минуту. Прокашлявшись, он осторожно заметил:

– Знаете, охрана мне нужна, как…

– Вопрос закрыт, – напомнил Николаев. И напомнил еще раз: – Кургузов.

– Это же смешно, Виктор Аркадьевич! – взорвался Антон. – Мне еще не пристало под конвоем ходить!..

– Кургузов.

– Что – Кургузов? Обморок, ростом со стиральную машину, однажды перепившись, поругался со своей сожительницей, обвинив в измене, зарубил ее на всякий случай и отправился спать. На следующее утро проснулся, сходил в магазин, купил водки и направился к собутыльникам. Это он алиби себе готовил. Весь день пьянствовал, а под вечер забыл, зачем пришел, и сознался одному из собутыльников, что совсем недавно, и как раз вовремя, ему подвернулся под руку топор. Собутыльник оказался агентом на подсосе у одного из оперативников нашего РОВД, и тем же вечером он отзвонился «хозяину». Хозяин прибыл через пять минут с двумя операми, и уже через полчаса на его столе образовалась явка с повинной от Кургузова.

– А почему тогда Кургузов так настаивает на том, что вы, Антон Павлович, недалеко ушли от этого… Как он там писал? – Николаев вернул очки-«электрошок» на место и стал искать на ксерокопии ответ на свой последний вопрос.

– От скотного двора, – остановил поиск Струге. – Это адвокат Барышников его научил говорить, что его-де били сыщики, мучили и вынудили подписать бумаги, не читая. Я это дело очень хорошо помню, потому что дела, при оглашении приговора по которым подсудимый мочится в штаны, не забываются. Послушайте, Виктор Аркадьевич, быть может, мне просто получить оружие?

Струге терялся в вынужденном выборе наименьшего из двух зол и выглядел растерянным.

Председатель покачал головой, сослался на опыт, в наличии которого Струге сразу засомневался, и сказал, что пистолет в этом деле не помощник. А лишние четыре пары глаз – совсем не лишние. То есть то, что нужно. Заодно председатель поинтересовался, как цензура колонии умудряется пропускать подобные послания на волю.