Вячеслав Денисов - Трибунал для судьи

– А адвокаты есть в таких городах, как Тернов и Зюзя?

– Обязательно. Но в выходные дни найти их не представляется возможным. Придется допрос отложить до завтра. Поставьте подпись в подписке о невыезде…

Все. Уже сегодня Виолетты Штефаниц не будет в Тернове. Однако мне на это совершенно наплевать. Теперь это дело следствия. А моя задача – найти Ступицына. В том, что это он застрелил Шилкова, теперь уже нет никаких сомнений. Не знаю почему, но я верил Гурову. По крайней мере, он говорил правду там, где ее можно было укрыть. И эта правда была не в его пользу. Он, конечно, законченный негодяй, но сейчас я ему верил. И не мое дело, как сейчас следствие будет снимать показания с Виолетты. Опыт международного общения у прокуратуры есть – кому, как не мне это знать! – так что пусть голова болит у городского прокурора. А я чист и перед Виолеттой, и перед органом надзора. Первой я спас жизнь, второму передал все нити для расследования преступления.

Скатертью дорога, как говорят в Зюзе и Тернове…

Сейчас, когда я вспоминаю свои сумасбродные новосибирские подозрения относительно Пермякова, мне становится стыдно. Словно лишенный разума, я бросался тогда из крайности в крайность, подозревая то Вадима, то Пермякова. Но именно они остались верными мне до конца. И теперь, когда я сижу на кушетке рядом с женой следователя, мне почему-то очень хочется повиниться. Не потому, что лежащему на операционном столе другу, словно по взмаху волшебной палочки, станет легче, а для самоочищения. Пермяков не думал о том, кто прав, а кто виноват, когда лез на балкон. И не выгадывал, вставая на пути убийц. Он просто делал свое дело. Рутинное, нудное мужское дело. Наверное, именно он в тот день оставался без жалости и гнева , выходя навстречу бандитам с пустым пистолетом.

– Ничего, ничего! – рубил ладонью воздух, шагая по коридору, Пащенко. – Ничего! Он парень крепкий, у нас в команде защитником играл! Ты помнишь, Струге, как он играл?! Ага! Всем бы так играть! Нападающих с поля сносил, только свист стоял! Ничего, все нормально будет…

Мы уже два часа находились в больнице вместе с Мариной – женой Пермякова. Только она, в отличие от нас, сидела на этой кушетке уже сутки. Мы принесли ей сок и вареную курицу с хлебом, но пакет так и остался стоять под кушеткой. Она молчала и глазами, полными слез, смотрела на дверь палаты. Там резали и шили ее мужа… За два часа она не сказала ни единого слова и ни разу не пошевелилась. Она сидела, словно изваяние. Дети были отправлены к бабушке и ничего не знали о случившемся. И сейчас Марина была совершенно одна. Понимая это, мы говорили безостановочно, пытаясь заполнить мучительные паузы словами поддержки и даже шутками. Только шутки получались какими-то стеклянными. Как эта дверь, за которой уже третий час шла вторая для Пермякова операция…

Когда, наконец, из палаты стали выходить хирург, в насквозь пропитанном потом халате и ассистенты, нас кто-то словно лишил дара речи. Каждый из нас боялся произнести фразу – «Как он?».

– Как?.. – выдавил Вадим.

Врач подошел к Марине и взял ее за локоть. Однако встать она не могла. Силы она потеряла еще сутки назад, когда мы сообщили ей о муже. Поняв, что она не встанет, я вскочил с кушетки, освободив для хирурга место.

– Не волнуйтесь. Это всегда глупо звучит в наших устах, но – не волнуйтесь. Сейчас у него стабильное состояние. Через день он придет в себя и станет снова набирать здоровье. Но на месяц ему у нас придется остаться.

Марина беззвучно зарыдала.

Все! Ее нужно везти домой.

– Мы ее к сестре Пермякова отвезем, – решил Пащенко.

Рольф едва не сошел с ума, увидев мое приближение к калитке. За те дни, пока я его не видел, он словно вырос! Вылизывая мое лицо, стараясь, чтобы не осталось ни одного «необработанного» участка, он скулил и яростно махал хвостом.

Проводив Марину в дом, сестра Пермякова вернулась на улицу:

– Горе с ним! Кошку подрал и нашу, и соседскую. Никого в ограду не пускает. Лает и рычит, как Цербер! И не ест ничего! Ты, Антон, хоть покорми его!

Домашние щи со свининой – не самый лучший корм для немецкой овчарки. Свинина моему псу вообще противопоказана. Но больше ничего не было, а из-за Марины я не стал просить Вадима остановиться и купить корм. Но Рольфу было невдомек, что ему противопоказано, а что назначено! Суп изчезал из кастрюли в его пасть, как вода в помпу. Вылизывая уже блестящую кастрюлю, он долго не мог успокоиться и гонял ее мордой по всему двору. Поняв, что больше ничего не дадут, пес опять вернулся ко мне показывать свою преданность. Я ввел его в дом и заставил повалиться на пол. В течение четверти часа, несмотря на яростное сопротивление, я копался в его шерсти. Искал родинки, шрамы и другие приметы, которые именуются «особыми». Искал бросающиеся в глаза метки, посредством которых Рольф мог быть причислен к знатному семейству Штефаниц. Ничего, кроме царапин от зубов пса на своих руках, к моменту окончания осмотра я не обнаружил. Как же Виолетта выделяет его среди прочих собак?!

Мы задержались в доме до вечера. Едва темнота стала опускаться на деревню, мы засобирались. Разговаривать о человеке, который стрелял в Пермякова, в присутствии близких ему людей было бы противоестественно, поэтому о Ступицыне в тот день не прозвучало ни слова. Однако едва «Волга» покинула ограду дома, нас с прокурором словно прорвало:

– Где сейчас этот урод может тариться?!

– Из города путь ему заказан, – как бы направляя разговор в нужное русло, заметил я. – Его «ждут» на всех дорогах, ведущих из города. Кстати, он женат?

– Нет, – покривился Вадим. – Я узнавал.

– Ступицын может затаиться в квартире любой своей хорошей знакомой. Их у него, наверняка, не перечесть. Ладный на вид мужик, я бы даже сказал – секс-символ терновского ГУВД. К таким бабы липнут, как на гов… Как на мед.

– Хорошая версия, – похвалил Пащенко. – Осталось узнать адреса всех прилипших к нему баб.

Вынув из кармана телефон, он зубами вытащил антенну и набрал номер.

– Александр Владимирович? Привет, это Пащенко. Будь на месте. Мы сейчас подъедем.

Вадим что-то бормотал, проклиная пробки и бестолковых юнцов за рулем, а у меня в голове как надоевшая мелодия песни вертелась фраза Гурова: « Если бы он слушал меня каждый раз, то я бы не парил сейчас зад на шконаре, да и он по шалашам бы не ныкался…»

Что это за фраза такая – «по шалашам»? Совсем не в духе братка. Он должен был сказать – «по норам», «по хазам», но никак не «по шалашам». Я спросил об этом Пащенко.

– Просто Вадик Гуров решил применить аллегорию, – объяснил он. – Они на допросах и не такое поют. Мне неделю назад такой же ухарь выдал: «Дело не в том, чтобы быстро бегать, а чтобы выбежать пораньше».