Вячеслав Денисов - Последнее слово девятого калибра

– Вот видите! – усмехнулся, теперь уже открыто, Феклистов. – А говорите, что не давите на меня.

Сергей Львович растерялся:

– Поймите, Владимир Игоревич! Если бы я продал эти девятьсот восемьдесят тракторов в Иран, то зачем мне было гнать их составом через Прибалтику?! Директор говорит, что я в нарушение закона и в обход процедуры оформления изменил содержание документации готовой продукции! Могло ли так быть? Как за два года можно утаить на заводе почти тысячу машин?! Да не просто утаить, а вывезти и продать?! Это же нонсенс!!

– Что-то я не пойму, как ваш предыдущий рассказ связан с тем, о чем вы говорите сейчас… – Феклистов внимательно посмотрел на вспотевшего Баварцева.

«Вот сука!» – едва не вырвалось у Сергея Львовича.

– Я хочу… Я хочу, чтобы вы поняли одну важную вещь, Владимир Игоревич, – Баварцев, обмякнув, пытался достойно хотя бы завершить разговор. О том, что он не состоялся и цели визита не достигнуты, он уже понял. – Фамилия Баварцевых уважаема в городе. Ее знает каждый, кто живет в области. Нас расстреливали, унижали, но мы все равно делали свое дело. Человеку, носящему фамилию Баварцев, к клевете не привыкать. Но должен же этому наступить конец?! Мы, потомки, помним и чтим имена наших предков. И продолжаем заниматься тем, чем занимались в свое время они. А они несли на своих плечах, как и мы, весь груз российского машиностроения. Я невиновен, ваша честь. И хочу, чтобы за то время, которое пройдет до вынесения вашего справедливого приговора, вы как следует разобрались в этом уголовном деле. Возможно, оно возбуждено не без оснований. Но фамилия Баварцевых тут ни при чем.

«Молодец, – мысленно похвалил замдиректора Феклистов. – Скромненько и со вкусом».

– Вы закончили?

– Да!

– Вы несколько опережаете события. – Феклистов кашлянул и подтянул к себе отложенное дело. – Ваша пламенная речь очень напоминает последнее слово подсудимого. Но оно произносится в конце процесса, а не в самом его начале. А насчет «как следует разобраться» – можете не переживать. Я за это ежемесячно получаю зарплату. Вы на своих плечах несете груз российского тяжелого машиностроения, а я – ответственности за отправленное правосудие. Кстати, пришли вы немного не по адресу. Обязанность контролировать процесс того, как вы свой груз носите, где поднимаете и где опускаете, лежит на прокуратуре, а не на суде. Засим прощаюсь.

Было видно, как разочарован Баварцев. Впервые за два года ему вновь пришлось пережить унижение от понимания собственной глупости. И тем страшнее было будущее. Судья тактично произносил фразу за фразой, не касаясь важных тем, а у Баварцева складывалось впечатление, что Феклистов раз за разом бросает его через бедро.

«Ясно одно – этот мужик на «морковку» не «ведется»…»

Эта аллегория пришла на ум неожиданно. Когда Баварцев шел к двери, перед его взором почему-то появился осел. На его спине сидел хозяин и держал перед носом осла, на веревочке, морковку. Осел видел морковку. И шел лишь только потому, что ему очень хотелось ее съесть. Идти по другой причине осел отказывался.

Тема «оплаты труда», завернутая в фантик спонсорства, не прошла так же, как не прошла тема возвышенных чувств. Перед Баварцевым сидел каменный монумент, имя которому было – Владимир Игоревич Феклистов.

– Сергей Львович… – раздалось за его спиной.

Повернувшись, он увидел судью, задумчиво потирающего ладони.

– Мне вот какая мысль пришла в голову, Сергей Львович… Если вы и другие потомки так свято чтят память своих предшественников, тогда почему ни в одном из поколений детей не называли именами своих предков?

Баварцев вышел без ответа.

Февраль 2003 года

– Будем надеяться, что ваш коллега не пострадал, – сказал Выходцев, выходя из лифта в коридор десятого этажа.

Струге молчал. При всей своей антипатии к Бутурлину он вовсе не желал ему вреда. Он даже корил себя за шутку с «просроченными» котлетами.

На пороге комнаты они остолбенели.

Номер напоминал помещение, в котором разорвался крупнокалиберный артиллерийский снаряд. Ни одна из вещей не лежала на своем месте. По полу были разбросаны купленные мурманским судьей брошюры, гардеробы обоих судей валялись по всей площади комнаты. Антон с удивлением рассматривал свой галстук, который непостижимым образом оказался на люстре и сейчас свисал с нее, как умерщвленная змея. Досталось даже телевизору. Славный отечественный «Рубин», вызвавший отрицательные эмоции у Бутурлина, лежал рядом со стойкой и всем своим видом напоминал о том, насколько эти эмоции были необоснованны: чудо отечественной электроники продолжало давать «Сегодня» даже после падения с высоты одного метра. Единственное, что вызывало недоумение, была Татьяна Миткова, которая рассказывала о новостях, лежа на боку. Но главной достопримечательностью, конечно, был Иван Николаевич…

Мурманский судья, фривольно закинув ногу на ногу, лежал на гостиничной кровати с самым невозмутимым видом. Одной рукой он прижимал к носу окровавленный платок, а второй держал прямо перед собой «Судебный вестник». Обе линзы его очков были разбиты, что, впрочем, не мешало ему знакомиться с новыми постановлениями Пленумов Верховного суда. Судя по тому, как уверенно судья отложил в сторону чтиво, становилось ясно – он ждет Струге.

– Иван Николаевич, дорогой! – обрадовался Антон, увидев соседа хоть и потрепанным, но живым. – Что здесь произошло?! Они не сильно вас покалечили?

– Струге, за свои сорок три года я не встречал человека более опасного, чем вы. – Разбитые очки Бутурлина напоминали окуляры оптических прицелов.

Его рассказ был немногословен, но содержателен. Сразу после ухода Антона в их комнату вошли двое верзил и спросили, где судья. Поскольку в номере числилось два судьи, Иван Николаевич, уже догадавшийся, что с российской юриспруденцией гости не имеют ничего общего, поинтересовался – какой именно. Его вопрос почему-то вызвал шквал негодования, а попытка встать была расценена как вызов. После одного-единственного удара в нос, в результате которого майка мурманского судьи мгновенно окрасилась в пурпурный цвет, «мерзавцы приступили к несанкционированному обыску». В воздух взметалось все, что имело принадлежность к судейскому сообществу, – костюмы, записи, книги и даже предметы личной гигиены. Один из беспредельщиков хотел даже вскрыть крышку телевизора, но не смог ее отломить. Через мгновение Бутурлину наконец-то задали вопрос по существу.

– Где документы, крыса?!

Иван Николаевич потянулся к тумбочке, чем на секунду успокоил ярость негодяев. Но после того как он предъявил свой паспорт, его очки приняли нынешний вид. Еще через мгновение в кармане одного из налетчиков зашипела радиостанция, и неизвестный, говорящий утробным голосом, сообщил: