Сергей Зверев - Минный дрейф

«Только бы не потерять», – билась в голове Сергея лихорадочная мысль. В том, что кто-то уверенно рассекает воду впереди него, Полундра уже не сомневался. Остаточные завихрения воды хоть и слабо, но все-таки давали подводнику ориентир движения. Еще не зная для чего, Сергей сделал несколько мощных взмахов ластами, пытаясь догнать и схватить невидимого пловца.

«Может, пока я отсиживался и мысленно хоронил себя в воздушном колоколе, пришла подмога? – предположил Полундра, все еще надеясь на чудо. – Тогда почему спасатели плывут без света? Или это диверсанты решили посмотреть на дело рук своих?»

Однако размышлять старшему лейтенанту особо было некогда. Невидимый пловец, по всей вероятности, почувствовал желание Сергея настичь его и несколькими короткими движениями легко ушел от преследования, оставив Полундру далеко позади.

«Рыбина какая-то, что ли? Что еще за выкрутасы?» – с удивлением подумал старший лейтенант, еще раз убедившись, что ни остаточные завихрения воды, ни тем более та легкость и скорость, с которой ушел от его преследования невидимый пловец, человеку не присущи. Но ни размышлять, ни тем более предпринимать что-то, кроме погони, времени у Александра не было. Назад, к воздушному колоколу, вернуться он уже не мог. Да и зачем? Заваленный выход так и оставался нетронутым. Значит, помощи ждать было неоткуда. Если уж Полундра почувствовал эти едва заметные колебания воды, то людская толкотня возле обвала никак не смогла бы пройти мимо его внимания. Оставалось только бездумно плыть за невидимкой, полагаясь на случай, удачу или вообще невесть на что.

Колебания воды исчезли так же внезапно, как и появились. Сергей замер, но различить уже ничего не мог, как ни старался: сзади аквалангиста нагнала его собственная волна, и разобрать слабые завихрения воды от следа убегающего стало невозможно. В баллонах неприятно хрюкнуло, словно из высокого стакана через соломинку высосали всю жидкость. Звук этот мог означать только одно: кислорода у Полундры в запасе осталось ровно столько, сколько помещали его легкие.

В отчаянии Сергей стал ощупывать стены и потолок пещеры, пытаясь найти хоть малейший намек на щель, в которую скрылся от преследования невидимый пловец. Есть! И как можно было раньше не заметить? Наверное, потому, что обследовал Полундра боковые стены, а задрать голову вверх не догадался. В кромешной темноте под самым сводом невысокой галереи руки старшего лейтенанта нащупали пролом, в который вполне можно было протиснуться. Размышлять было некогда. Следовало как можно быстрее освободиться от громоздких баллонов. С ними протолкнуться в узкий лаз было невозможно.

Перед глазами Сергея уже поплыли красно-желтые круги, а в легких заполыхал жгучий огонь костра, когда он освободился от акваланга, протолкнулся в пролом и тренированным усилием воли бросил свое тело вперед, отчаянно, из последних сил работая ногами.

Когда голова Полундры появилась над поверхностью воды, его глотка издала даже не вздох, а крик, направленный внутрь обезумевших легких. Он добрых секунд тридцать хватал ртом воздух и осмотрелся только тогда, когда вволю насытился кислородом.

Пролом оказался небольшим провалом – чуть больше метра в ширину и метра два высотой. Но это был не очередной воздушный колокол, а самый настоящий провал – вверху отливало синевой такое родное, такое желанное небо, полное воздуха!

Сергей стащил с лица маску и подслеповато уставился вверх. После кромешной пещерной темноты смотреть на небо было больно, но всего через несколько секунд глаза привыкли к неяркому свету, и на фоне наступающих сумерек старший лейтенант рассмотрел своего невидимого пловца, своего невольного спасителя. Сверху на Полундру с любопытством взирала мордочка бобра.

– Ах ты, мой хороший, – произнес Сергей с такой щемящей нежностью, с какой, наверное, в глубоком детстве обращалась к нему мама. – Спасибо тебе, воротничок! – поблагодарил коричневого спасителя старший лейтенант и стал примеряться к бобровому лазу. Выбраться, в общем-то, особого труда не составляло. Проход, правда, был достаточно узким, но шел наверх с небольшим уклоном. К тому же на поясе у Полундры болтался нож, а расковырять в мягком песчанике несколько ступенек-углублений – пара пустяков. Вот только с ластами придется расстаться. Но это – не велика потеря. Сергей нервно хохотнул, все еще удивляясь своему невероятному спасению, сорвал с ног мешающие ласты, для удобства работы зажег и воткнул в грунт фальшфейер, с облегчением пробормотал: «Живой. Слава тебе господи! Живой!» – и с усилием вонзил лезвие ножа в податливый грунт.

Дмитрий Анатольевич Глазычев никогда не считал себя суеверным человеком. Наоборот. Он всегда твердо верил в торжество науки, посмеиваясь над теми, кто перелистывал журналы, с упоением читая астрологические прогнозы.

«Если у вас там будет написано, что завтра вам лучше не работать, вы что же, завтра прогуливать будете? – строго спрашивал Дмитрий Анатольевич у работников своей зверофермы и с пафосом добавлял: – Человек – сам кузнец своего счастья. Тунеядцев и алкоголиков на рабочем месте не потерплю! И дураков, которым Кашпировский ведрами заряжал воду, – тоже. Я им тут, понимаешь, иностранное оборудование устанавливаю, технологии современные внедряю, а они мракобесием страдают!»

Особенно доставалось женскому персоналу зверофермы. Те из работниц, кто держал дома хозяйство, бегали в деревню, успевая за время обеда обернуться туда и обратно, подоить корову, накормить скот и самим чего-нибудь перехватить. Но таких было немного. Большинство женщин оставалось трапезничать на работе. И поскольку ни домино, ни карточные игры их не интересовали, а веяния парижской моды были чужды их русской душе, то женская половина работников частенько собиралась в небольшой, специально для них отведенной бытовке. Там они и обсуждали близкие бабьим интересам темы: кто от кого ушел, как дочке после сельской школы в институт поступить или, на худой конец, приворожить какого богатого ленинградца да выйти удачно замуж. Чем и раздражали Дмитрия Анатольевича Глазычева, хозяина зверофермы по разведению бобров и ярого материалиста.

Но вчерашнее происшествие, которое произошло с ним и работником его фермы Свиристелкиным, сильно озадачило Дмитрия Анатольевича. А главное, очень нехорошо повлияло на его безоговорочный авторитет руководителя.

Больше всего Глазычева беспокоило то обстоятельство, что об убитом и, стало быть, пропавшем Свиристелкине никто не беспокоился, словно бы ничего и не произошло. Сегодня, правда, была суббота, выходной день, и на ферме, кроме ее хозяина, оставалось всего трое работников, но ни они, ни допрашивавший его вчера вечером участковый не проявляли к судьбе убитого зверовода никакого внимания.