Михаил Нестеров - Характер победителя

Эта сопутствующая информация, которой не нашлось места в досье Шавхелишвили, была достойна занять в нем место хотя бы в виде сноски. Пусть Шавхелишвили не был «мокрым от дождей, продуваемым ветром и непричесанным», но на женщин он не глядел точно, ни во время оттачивания своего мастерства, ни в перерывах. Полковник Шавхелишвили был гомосексуалистом. Насколько знал Гвидо Терон, а точнее Центральное разведывательное управление, за последние восемь лет у Шавхелишвили была всего одна связь с женщиной. И длилась она порядка четырех месяцев. Он дарил ей цветы, но никогда – дорогие подарки. Но всегда на его лице была заметна тоска по чему-то или кому-то. Это выражение исчезло, когда исчезла и женщина из его жизни, и на горизонте замаячил очередной молодой любовник.

Мужественный, даже воинствующий гомосексуалист – явление отнюдь не редкое. Не все геи женственны и трусливы, как не все гетеросексуалы мужественны и смелы. В общем и целом, пришел к выводу Гвидо Терон, Шавхелишвили был рожден «стойким педиком».

Однажды Терон решил представить, каков «грузинский Шерхан» в постели, на что ему потребовалось напрячь все свое богатое воображение гетеросексуала, и в голове его помутилось. Он реально почувствовал, как его протыкают насквозь.

Так или иначе, агент американской разведки был вынужден вникать в то, что сам назвал «хобби Шерхана». Он выучил некоторые термины из Кендо, и некоторые понятия его рассмешили, поскольку он непроизвольно навешал на них гей-ярлыки. Например, термины «отшить», «шлепающее парирование», «прямая связь», «придержать подушку», «знать время», «освобождение четырех рук», «двинуть тенью», «привести в смущение», «три крика» (по Мусаси различаются как до, во время и после), «проникнуть в глубины», «командир знает солдат». Последний термин японского фехтования вообще был бесстыжим.

Начальство может быть слепым, глухим, каким угодно, но наушники, агенты, офицеры службы внутренней безопасности, даже обыкновенные соседи, все, вместе взятые, не могут быть без глаз. Шавхелишвили немного опоздал, хотя был уверен, что играет на опережение. Он предстал перед начальником управления без тени смущения и румянца на щеках и прямо сказал: «Я гомосексуалист. Вас это устраивает?» Начальник управления ответил откровенностью на откровенность: «Это устраивало моего адъютанта. Его пришлось убрать от греха подальше». Да, адъютант был красив. Джемал понял это, еще не видя его, когда впервые услышал его голос за дверью кабинета. Понял по тому, как часто заколотилось его сердце... Больше на эту тему разговоров в управлении не было. Получилось так, словно начальник отпустил подчиненному все его грехи.

Чувственные губы... У Шавхелишвили были чересчур чувственные губы. Они выдавали в нем нетрадиционную ориентацию больше, чем оценивающее выражение его удивительно синих глаз. В них не было похоти. Этот человек любил, как и все остальные люди, но в любви его было лишь одно отличие... Переживания, чувства, включая самое острое – ревность, были искренними, равно как и слезы, которые он проливал в пору молодости.

Еще в досье имело место одно из любимых выражений Шавхелишвили. Надо ли говорить, что автором его был «диковатый, жуткого вида, избегающий женщин ронин Мусаси. «Каждый изучает то, к чему имеет естественную склонность». Если отталкиваться от этой цитаты, то именно она стала основанием той самой «естественной склонности» Шавхелишвили. Поскольку изучение подразумевает и склонность. Но это было личное мнение Гвидо Терона. Он знал правду, а в каких мучениях она появилась на свет, его по большому счету не интересовало. За одним исключением: все же ему хотелось узнать, кто был тем человеком, который совратил и стал первым любовником Шавхелишвили. И всегда он одинаково гасил свое любопытство: «Пусть это будет четырехсотлетний самурай».

...Шавхелишвили одарил Йошиоки долгим, полным сомнения взглядом. Ничто не выдавало в этом толстяке фехтовальщика, последователя Пути меча. Даже его раскосые глаза, которые смотрели на мир словно по отдельности. В нем отсутствовали какие-то первичные, что ли, признаки фехтовальщика. Он стоял, чуть опустив голову, собрав на лбу морщины. Это признаки мыслителя, но не воина; и еще он часто моргал. Быть может, он был наслышан, много читал про Кендо, и в отдельных случаях, беря на вооружение свои японские глаза, мог сойти за фехтовальщика. Во всяком случае, он мог поддержать разговор даже в кругу посвященных в это древнее искусство. Но никто из этого круга не примет и не признает в нем ронина. Никто. По тем же «первичным» признакам, которые выдавали в нем скорее слабоволие.

– Ты слышал про Мусаси?

– Конечно. Кто же не знает Мусаси…

– Не все, кто находится здесь. – Шавхелишвили в первую очередь скосил глаза на Монро, потом посмотрел на Гвидо Терона. Тот если бы и захотел вмешаться в разговор, то сделал бы это на русском языке. Полковник продолжил тоном человека, чье самолюбие было задето. Он действительно встал на защиту «четырехсотлетнего ронина». – Ты знаешь, а может быть, ты понял методы Мусаси?

– Да, я изучал приемы традиционных школ и практиковался в базовых атаках. Нам говорили: «Нужно помнить, что боевой прием может начинаться с гораздо большего расстояния, чем это кажется возможным на первый взгляд».

– Интересно. А дальше?

И тут лоб полукровки разгладился; он буквально преобразился на глазах.

– Человек, повидавший смерть на конце меча, обладает повышенным пониманием боя. – И снова как будто ушел в себя. Более чем будничным голосом поинтересовался: – У тебя найдется деревянный меч? Мы могли бы...

Куртка кимоно, называемая кендоги, штаны-юбка хакама, а также пояса юбки – тарэ, пришлись полукровке впору, это уже не говоря о нагруднике, шлеме и рукавицах. Это была очень удобная одежда, сшитая из ткани, выкрашенной традиционным японским способом с помощью индиго. Цвет очень стойкий и немаркий.

Йошиоки разделся до трусов и в первую очередь надел на голое тело кендоги, а потом – хакаму с традиционными пятью складками спереди и двумя сзади. Каждая складка символизировала доброжелательность, честь и справедливость, вежливость и этикет, мудрость, искренность, преданность, благочестие. Дальше японец облачился в тарэ – защитный пояс, и в конце скрыл лицо за маской фехтовальщика, которая состояла из решетки и двух частей, защищающих подбородок, голову и шею сверху и по бокам. Он глубоким кивком оценил качество рукавиц, которые были набиты не химволокном, но настоящим оленьим пухом; а внутренняя их часть, что прилегала к ладони, была изготовлена из светло-коричневой оленьей кожи. Наконец Йошиоки взял в руки синай – тренировочный меч. Он был изготовлен из четырех отполированных частей бамбука, выровненных между собой посредством металлической пластины. Меч имел в длину чуть больше ста двадцати сантиметров.