Михаил Климман - Разрешение на жизнь

У своих ничего подходящего не было. Предложенная Брайловским французская разборная диадема в родной коробке была хороша, но Лена, да и все в этом зале знали, что в городе Париже при желании и деньгах таких найдешь в день три штуки. Украшения, которые можно было разобрать на другие украшения (из колье, например, получались браслет и серьги), были очень популярны в конце девятнадцатого – начале двадцатого века и делались во Франции довольно часто. Красиво – но не то…

Андрей приволок редчайшую, с его точки зрения, книжку, выпросив ее у какого-то старика. Он долго расписывал Лене, какая она замечательная и дорогая, про дарственную надпись в полстраницы и шикарный, заказной переплет. Но когда она увидела нетолстую брошюру, с перевернутыми по непонятной прихоти автора вопросительными знаками и разноцветным текстом, сразу поняла: это не то, что ей нужно. Книжка была смешной, суперкурьезной, а ей нужен был – «паровоз», который потянул бы за собой остальные вагоны. Дорин согласился с ее аргументами, сокрушенно покачал головой и развел руками.

Вот тут и нарисовался Славка. Он зашел передать Андрею какие-то деньги за найденные Дориным, а проданные им, Толстым, часы. Лена пожаловалась на отсутствие гвоздя программы и уловила какую-то мысль в Славкиных глазах. Она схватила его за пуговицу, пустила в ход все свое женское очарование и через десять минут поняла, что проблема решена.

Оказывается, у Толстого был предмет, который как раз подходил для ее целей. Это были старинные золотые часы фирмы «Брегет» (даже Андреевская, несмотря на полную безграмотность в этом вопросе, слышала, что это хорошая и дорогая фирма) с невероятно сложным механизмом и в отличном состоянии. Стоили такие часы на мировом рынке десятки, а то и сотни тысяч долларов, в зависимости от степени сохранности, сложности и еще чего-то, что Лена не запомнила. Все это подтверждалось соответствующими каталогами.

Но что было особенно важно в данном случае – Толстый согласился их продать. Разнообразных вещей такого класса Лена по Москве знала немало, но ни одна из них в продажу в ближайшие годы поступать не собиралась, разве что по случаю внезапной, Господи не допусти, смерти владельца. Каждый такой предмет составлял гордость коллекции, и хозяева тряслись над ними, как над новорожденными детьми. А зачастую даже больше.

А Толстый соглашался продать, за безумную сумму, но соглашался. Лена не стала спрашивать почему, догадываясь, что ответа не получит. Скорее всего, нашел что-то более важное и замечательное, хотя, как сказал Гришка, что может быть еще реже и дороже, чем такой «Брегет»?

Во всяком случае, часы сейчас лежали на центральной витрине, в гордом одиночестве, подсвеченные специальными лампами. Рядом открытый каталог с описанием и фотографии, изображающие Майкла Джексона и королеву Викторию. И тот, и другая, счастливо улыбаясь, держали в руках часы, очень похожие на «Брегет». Выставить фотографии придумал Дорин.

Толстый сначала кричал, что этого делать не надо, потом согласился, что раз в стране нет настоящих коллекционеров, может, кто-то купит для понтов.

– Лена, – рядом как из-под земли нарисовался Валера, – у нас новые гости.

Перед ней стоял, протягивая руку, Гуру. А чуть позади него высокий, худощавый, коротко стриженный человек лет шестидесяти, не отрываясь, смотрел на брошку на ее груди.

13 марта, понедельник

Альберто, дни и ночи проводивший в больнице возле Насти, не забыл, однако, о договоренности и прислал все, что нужно, к столу, а также пару официанток для обслуживания гостей. Состояние Кольцовой было стабильным, но в сознание она пока не приходила. Экспансивный итальянец из благодарности не взял ни копейки с друзей за фуршет. Потому что – «bonta», как он выразился.

Какое-такое «добросердечие» он увидел в Лене и Дорине, сказать было трудно. Они, конечно, оба переживали за судьбу Насти, Андреевская даже хотела отменить презентацию, но Альберто потребовал, чтобы она этого не делала. И Лена согласилась, потому что нельзя тащить на своих плечах чужое горе всю жизнь.

Девушки в передничках порхали между гостями, разнося напитки и закуску, мирно текли ни к чему не обязывающие разговоры, периодически кто-то из гостей подбирался к хозяйке с неадекватными предложениями по поводу того или иного предмета. Нормальный вернисаж дорогого салона.

Лена смотрела по сторонам, и в ее сознании все сильней проступало ощущение нереальности происходящего. Ее любимый магазин, а при том, что она вложила в него столько сил и времени, он действительно стал ее любимым, по временам казался чужим и начинал активно ей не нравиться. «Зачем эту витрину поставили так? – мелькало у нее в голове. – Я бы сделала по-другому…» Ей и в голову не приходило, что нет ни одного творца, которому не хотелось бы что-то изменить или доделать в своем произведении.

– Мне хочется выпить, – донеслось до Лены, – за то, чтобы чаще открывались в Москве и в России такие салоны. – Депутата Пивоварова или, как теперь знала Елена, Леху Красногорского, памятуя о клиентах и дилерах, никто не звал, он появился сам, без приглашения. – Жаль только, что главный предмет – не русский и отношения к России не имеет никакого.

Она смотрела на приглашенных и многих не могла узнать. А уж понять, зачем они все здесь собрались, было просто невозможно. Лена взглянула на мужа. Он, в купленных недавно полуспортивных ботинках, вдруг приобрел невидимую раньше, почти кошачью гибкость и появлялся то тут, то там, как сказочный персонаж. Она видела, что Андрей, почувствовав, что с женой что-то не в порядке, переключил внимание гостей на себя. Иногда она ловила на себе его встревоженный взгляд и, желая успокоить, улыбалась ему в ответ. Потому что она не чувствовала себя плохо – она чувствовала себя странно. У нее ничего не болело, не кружилась голова, даже совсем не тошнило, и она еще понимала, что это ее состояние каким-то непонятным образом связано с ребенком.

Просто она потихоньку выпадала из этого мира, и это ее пугало и радовало одновременно. Пугало, как нормального человека после тридцати-тридцати пяти начинает пугать все новое и неизвестное, радовало, потому что привносило в ту несколько сумасшедшую, но на самом деле довольно однообразную жизнь, которой она жила последние годы, особую значимость.

– Я хочу поднять тост, – услышала она Гришкин голос, – за успех этого магазина, за удачу и процветание. Мы все, конечно, конкуренты, но кроме бизнеса есть на свете что-то еще такое, что важнее денег. Человеческие отношения, наверное… Будет правильно, если у Лены с Андреем все будет хорошо. И я предлагаю выпить за, как говорят в Америке, «one day luck»…