Михаил Нестеров - Формула боя

И вот тут-то… Работа по Андрею Фролову шла полным ходом. Районный комиссариат по запросу (важны были все данные) выдал карту медицинского осмотра призывника Андрея Викторовича Фролова за 1982 год. В карте четко и ясно говорилось, что Фролов обладает уникальной группой крови: 4 —.

Итак, Рябов, словно по ступеням, опускался все ниже и ниже, миновав уровень канализационных стоков. Сначала был раненый Антон. Потом Антон оказался совсем не раненым. Рябов пришел к выводу, что Никишин приходил к нему не один, само собой напрашивался вывод, что с ним был один из самарских друзей с редкой группой крови. Пробегая глазами досье Фролова, следователь похолодел: та же самая группа!

Подполковник призвал на помощь слово «совпадение», но оно никак не лезло сюда. Андрей Фролов в течение многих часов следил за подъездом дома, завалил спецназовца, расстрелял из «калашникова» еще одного вместе со своим другом. Все события крутились у одного имени: Антона Никишина. И вот возле телефона-автомата, из которого звонил Антон, находят труп и следы крови 4 —, которая соответствует группе крови Фролова. Какое, к черту, совпадение!

В тот момент Рябов ударил по крышке стола кулаком и внезапно обмяк.

Парадоксы.

Парадоксы…

Было во всем этом глубокое противоречие. Если снова призвать на помощь логику, выходило, что Фролов каким-то непостижимым образом все же выследил Антона, когда тот находился возле дома подполковника Рябова. Опять же он должен был вести себя по отношению к Антону агрессивно, а он поступил наоборот.

Рябов и так и эдак прикидывал картину происшедшего, и каждый раз у него выходило почти одно и то же: Антон в будке телефона-автомата, Розен стреляет, но мажет больше чем на метр! Это нонсенс! Розен может промахнуться на один-два сантиметра, не больше. Выходит, ему помешали. Кто? Фролов? Зачем? Вывод один: тем, кого представляет Фролов, Антон нужен живым. Трудно предположить, что Фролов просто защищал его. Итак, Фролову удалось обезоружить Розена, но тот выстрелил из пистолета, спрятанного под штаниной брюк, и ранил его. Причем ранил серьезно, крови рядом с Розеном было пролито достаточно. Потом произошло что-то непонятное. Они, Никишин и Фролов, уходят с места происшествия вместе, прихватив оба пистолета. Причем последний преспокойно предупреждает подполковника Рябова о «его человеке», что тому еще можно помочь.

Когда у метро «Александровский сад» нашли машину Розена, там тоже обнаружили кровь Фролова. Выходит, что Никишин по каким-то соображениям помогал раненому. Впрочем, причина была: Фролов спас ему жизнь. А потом Антон продолжит игру?

Вопросов было море, и Рябов почувствовал, что начинает захлебываться.

Сукины дети!

Уже два сукиных сына!

А если они каким-то образом связаны? И начнут действовать сообща?

Рябову стало нехорошо. Он почувствовал себя розовощеким летехой, которому поручили обезвредить двух опытных диверсантов. А те попутно решили свести его в могилу.

Рябов вообще не знал, как он будет отмываться от этого дерьма, если даже дело будет в ближайшее время завершено. Чересчур много ошибок. Да и смерть Розена тоже чего-то стоит.

Однако вскоре его немного отпустило. Хотя пожать руку Антону Никишину ему не пришлось, зато он увидел знаменитых самарских помощников Антона. Их задержали совершенно случайно в ходе проверки одного из общежитий, всех вместе, кучей, и доставили на Лубянку. Глядя на них, Рябов вспомнил о странном разговоре с участковым из Чапаевска. Он тогда твердо заверил подполковника: «Никаких панков с сине-зелеными волосами – упаси Бог! – тут же разделаются. Одним словом, у нас в Чапаевске самая нормальная молодежь».

Эти, конечно, не из Чапаевска и панками не выглядели, хотя нормальными их тоже назвать было нельзя. В их облике чувствовался вызов, но не было беспредела; если они и поддерживали какое-то движение, то явно культурно-революционное. Помог Рябову разобраться с этим «идеолог» Фомин. Он предположил, что задержанные относятся к рейверам.

Рейверы упорно шли в отрицалку и знать не знали никакого Никишина. На вопрос: «Зачем вы приехали в Москву?» – дерзкая девчонка ответила, что их задача «оторваться» на «кислотных» дискотеках.

Идеолог Фомин пообещал им лучшую площадку в Москве и временно спустил рейверов в подвал.

А Рябов сделал вывод, что Антон, находясь в такой компании, не должен выделяться среди друзей. Закрыв глаза, он попытался представить себе Никишина. Одежда могла быть любой, но что-то наверняка изменилось в лице, прическе. У него короткие волосы. Что можно изменить? Естественно, покрасить их, проредить ножницами, как сейчас это модно (термины «филировка» и «мелирование» подполковнику были незнакомы). Если с Антоном проделали подобные манипуляции, это в какой-то степени объясняет, почему его не могли до сих пор опознать – ни в Самаре, ни в самой Москве. Теперь следовало уточнить оперативные данные по Никишину, добавив, что у того могут быть осветленные волосы. Как у парня по фамилии Ващенко.

Вчера, когда Иванов слушал Дробова и думал о конце эры разговоров, он даже не подозревал, что с генералом за последние сутки произошли значительные перемены. Дробов сам находился приблизительно в таком же состоянии, что и Иванов: шел прямой дорогой и вдруг оказался на распутье. Мысленно генерал продолжал идти прямо, но вот совсем недавно он возвратился назад и внимательно вгляделся в развилку. Оказывается, там были указатели. И Григорий с удивлением увидел то, чего не сумел заметить раньше. Это был трудный путь, но он быстрее приводил к цели. Дорогу сию можно было назвать именем Светланы Рогожиной.

Когда Дробов понял это, он испугался, пожалуй, не меньше Иванова. Испуг прошел тогда, когда генерал остудил свою горячую голову, напомнив себе о своей миссии, связанной с союзом из новых, обновленных людей Германии, Англии, Франции, России… Как советовал Клаус Шпеер, так и вышло: Дробов создал свою партию и влился в процесс обновления, хотя согласился сотрудничать добровольно-принудительно, ибо первые деньги он получил именно от Шпеера, от НДП Германии. Это уже потом он свел несколько российских фирм с немецкими предпринимателями и начал зарабатывать неплохие деньги на выгодных контрактах. К тому же в «Красных массах» существовала практика взносов. Она была чрезвычайно жесткой, однако парадоксальным образом скромной: хочешь – плати. Платили все; иногда пожертвования приходили из глухих районов. Одним словом, всех манила свобода.

«А свобода – это риск. И каждый настолько свободен, насколько он готов рисковать». Дробов всегда готов был рискнуть, и даже собственной головой.

Но есть ли свобода, за которую можно положить голову? Дробов, как всегда, ответил себе с мрачной улыбкой: «Да не одну».