Виктор Доценко - Черный трибунал

Вечерело.

В сыром октябрьском воздухе копилась тяжелая, белесая влага. Из канализационных решеток у бордюра тротуаров валил ватный пар. Пар этот, густой, непроницаемый и зловещий, как боевой отравляющий газ, поднимался вверх, окутывал ядовито-желтые снопы электрического света под плафонами уличных фонарей.

Александру Фридриховичу Миллеру, сидевшему в «линкольне», казалось, что пар этот проникает в салон, хотя стекла машины были подняты до упора.

Несмотря на скверную погоду, на то, что ялтинскую сходку пришлось спешно свернуть, настроение у Немца было весьма бодрым. Он не испытывал ни разочарования в результатах крымского вояжа, ни даже страха за собственную жизнь. Движения Миллера были, как и обычно, точными и размеренными, интонации, с которыми он обращался к телохранителю Виталику, уверенно-повелительными, а деловитость телефонных переговоров не оставляла сомнений в том, что по возвращении в столицу Миллер продолжит свой бизнес с утроенной энергией.

Первым делом пассажир «линкольна» позвонил в офис покойного Лебедевского. Стараясь, чтобы в голосе звучала приличествующая ситуации скорбь, поинтересовался, когда доставят в Москву гроб с телом покойного, когда и на каком кладбище похороны. Поцокал языком, посочувствовал, предложил помощь.

Закончив переговоры, Немец, нехорошо ухмыльнувшись, процедил сквозь зубы:

— Ну вот, Витек, говорили же тебе… Не по хавалу кусок заглотил, вор ты наш законный!

Затем Александр Фридрихович позвонил в один из подшефных банков. Узнал, как идут дела, какие события произошли за время его отсутствия, попросил назвать несколько цифр. Вопросы были рутинными, и потому звонивший задавал их с выражением скучающей вежливости:

— Что с кредитом «Интеринвесту»?.. Вернули? А со штрафными санкциями?..

Через неделю? Через неделю это будут совершенно другие штрафы! Так им и объясните…

Когда впереди «линкольна» замаячили многоэтажные массивы Солнцева, мобильник Александра Фридриховича мелодично зазуммерил.

— Алло! — привычно покровительственным тоном бросил Немец, но, едва заслышав голос звонившего, изменил интонацию на более доверительную; подобным тоном Миллер разговаривал очень и очень редко, как правило, с людьми, калибр которых считал почти равным собственному.

Абонент говорил довольно долго и, судя по всему, обстоятельно. Пассажир лимузина слушал внимательно, не перебивая. Дождавшись, пока невидимый собеседник закончит, деловито осведомился:

— Следы? Вот как?.. Я так и думал. Приятно иметь дело с профессионалом… Конечно же получили! Да, еще вчера. Анатолий Ильич, — Немец отдернул белоснежную манжету сорочки, взглянув на часы, — надо бы встретиться… Да, именно сегодня. Через полтора часа в «Рэдиссон-Славянской», идет?.. Не спешка, а оперативная необходимость. Как говорится, куй железо, пока горячо!

Когда «линкольн» пересек Московскую кольцевую, Миллер выключил телефон.

Главные новости он уже знал, главную встречу на сегодня назначил, а второстепенные встречи и разговоры его, человека целеустремленного и расчетливого, нисколько не интересовали…

Единственное, что немного портило ему настроение, так это воспоминание о его недавней, как раз перед поездкой в Ялту, тайной встрече с Коттоном.

С недоверием, граничащим с презрением, Миллер относился ко всем «синим», а считался, и то по необходимости, только с бандитами новой формации.

На старых авторитетов, настоящих «воров в законе», которых в России оставалось с каждым годом все меньше и меньше, Миллер не обращал внимания, полагая, что их времена уже канули в далекое прошлое. Однако и кризис, и этот загадочный «Черный трибунал» поставили перед Немцем непростые задачи.

Наслыщанный о Коттоне, Немец неожиданно для себя решил разузнать, что обо всем этом скажет бывалый авторитет, навел кое-какие справки и однажды холодным сентябрьским утром прикатил на своем лимузине к Коттону.

Хозяин деревенского домика принял его не очень ласково, отказался от подарков, что поставило Немца в неловкое положение. Через какое-то время Миллер вообще пожалел, что заявился сюда. Коттон начал поучать его, как мальчишку, — его, миллиардера! Убогое убранство домика настолько поразило Миллера, что он задал хозяину глупый вопрос:

— Неужели такой человек, как он, не может особнячок посолидней себе отгрохать?

Коттон же стал говорить о том, что забываются традиции воровского мира, что преуспевающий вор из «новых» уже не торопится подогреть братков, которые чалятся сейчас по тюремным хатам, и все в таком духе.

Немец терпеливо выслушал его, осторожно задал интересующие его вопросы, но старик ничего конкретного ему так и не посоветовал. Встреча эта так ничем и не закончилась — Миллер укатил обратно в Москву, не зная, что о его визите к старому авторитету уже известно Прокурору.

Миллер был раздосадован, разозлен, еще раз убедившись, что обо всем надо думать только самому. Не доверять, никому и никогда; ни у кого не спрашивать совета.

— Тем более, — чертыхнулся он в салоне своего лимузина, — у этих старых урок…

— Ну что, Савелий, чай или кофе? В этой маленькой кухне конспиративной квартиры на Лесной, из окон которой виднелись грозные башни Бутырской тюрьмы, Богомолов меньше всего походил на генерала одной из самых могущественных спецслужб мира. Человек непосвященный, увидь он теперь Константина Ивановича, наверняка принял бы его за радушного пенсионера, принимающего дорогого гостя: сахарница в левой руке, заварник — в правой, чашки на столе, чайник на плите…

Образ гостеприимного хозяина завершал яркий клеенчатый фартук, надетый поверх делового костюма, и Савелий, взглянув на тесемки, завязанные на талии бантиком, невольно усмехнулся.

— Так что? — еще раз спросил генерал.

— Чай, пожалуй…

Открыв холодильник, Богомолов извлек оттуда лимон.

— Специально для тебя купил. А я, как всегда, кофе. Знаешь, когда приходится спать по пять часов в сутки, иного допинга, чтобы взбодриться, я не представляю.

— По-прежнему много работы?

— И не спрашивай! — ответил со вздохом Константин Иванович. — Так что, Савелий, тут разговаривать будем или в комнату пойдем?

— Да тут, пожалуй… Что ни говори, а разговоры на кухне имеют свои преимущества перед кабинетными. — Усевшись за стол. Бешеный пытливо взглянул на собеседника: мол, что нового?

Богомолов перешел к делу сразу же: выложил на стол несколько фотографий и кивнул: мол, взгляни.

Первый снимок был, очевидно, сделан в изоляторе временного содержания.

Черно-белые изображения лица, снятого анфас и в профиль, неровно набранная по буквам на специальной линейке фамилия внизу фотографии, хищный прищур небольших, глубоко посаженных глаз, мощный квадратный подбородок, широкая шея, невольно воскрешающая полузабытое словцо «бугай».