Наталья Корнилова - Золотая лихорадка

— То есть как — погиб? Вы же говорили… вы же говорили, Николай, что он просил меня приехать. Как же он мог просить, если с ним… если он…

— Простите меня, Мария. Я не думал, что это затронет вас до такой степени. Вы же просто сотрудник.

Я с трудом удержала себя в рамках приличия, проглотила застрявший в горле комок и, сцепив губы, слушала.

— То есть я знаю, что вы с Родионом Потаповичем давно работаете вместе. Словом, он пропал.

— Так пропал или погиб? — вырвалось у меня.

— Я считаю… — В трубке послышались странные хлюпающие звуки, потом забулькало, и я поняла, что Кудрявцев просто-напросто пьет что-то. И едва ли кефир. — Я считаю, что пессимист — это хорошо информированный оптимист. Именно к такой разновидности оптимистов я себя отношу и потому предпочитаю готовиться к худшему, чтобы не… не… В общем, вы меня поняли.

— То есть… — Я перевела дух, наряду с раздражением ощутив нечто вроде облегчения и затаившейся надежды. — То есть Родион погиб не наверняка, он просто исчез, а то, что вы мне сказали первоначально, — это не более чем ваши домыслы?

— Не домыслы, а гипотеза, — важно сказал Кудрявцев. Забулькало повторно.

Я проговорила:

— Николай, извините, не знаю, как уж там вас по батюшке…

— Петрович.

— Николай Петрович, я хотела бы знать, что произошло на самом деле, а не ваши, с позволения сказать, гипотезы выслушивать.

Сказано было довольно резко, но он не обиделся. Еще бы!.. Кудрявцев издал какой-то неопределенный звук, среднее между курлыканьем журавля и предсмертным кваканьем престарелой болотной жабы, только что раздавленной каблуком. Потом в трубке зашуршало, и возник ясный женский голос:

— Мария? Вы простите моего мужа, он вам тут, верно, наговорил. Вы не смотрите, что у него довольно сносное произношение, нет. Они тут второй день пьют. Мобильные утопили, пришлось ехать в Нарецк, чтобы позвонить вам. Я не знаю, какой у Коли с Родионом состоялся разговор, но вот только Родион куда-то исчез. Нет, я слышала, что Николай утверждал, будто он погиб. Не слушайте его. Он вообще нормальный человек, но, когда вырвется в эту археологическую партию, начисто с катушек срывается. В Киеве с ним никогда такого не бывает.

— Аня? — предположила я.

— Да, Аня. Приезжайте, Маша. Мы вас встретим. Или, если вам удобно, скажем адрес квартиры, в которой мы сейчас находимся. Кто-нибудь останется, чтобы вас дождаться. Потому что найти кого-либо на раскопках — дело совершенно нереальное.

— Значит, Родион пропал, — механически повторила я.

— Да, я очень волнуюсь, и все наши тут. В милицию заявлять бесполезно, все-таки это Нарецк, а связываться с местным доном Корлеоне не хотелось бы. Родион сам за день до своего исчезновения говорил о том, что ваше присутствие было бы очень кстати. У него был озабоченный вид.

— Диктуйте адрес, — вздохнула я. — Приеду.

— Поторопитесь, Маша. Я не знаю, что тут будет дальше, но и уехать нельзя, и оставаться, честно говоря, боюсь. Приезжайте, по телефону нельзя, я на месте вам объясню. Диктую адрес…

Вот это номер! Мало того, что Родион уехал к совершенно неизвестным мне людям, так он еще, по всей видимости, уехал не просто так! Иначе не произошло бы того, о чем мне только что говорили по телефону. Он упоминал в разговоре с этими Кудрявцевыми меня… упоминал в таком контексте, что я могла бы пригодиться. Чудесно! Мой замечательный работодатель, по всей видимости, опять вписался в какую-то замечательную историю. Ни дня без проблемы, что называется. Как говорил один мой знакомый, высокообразованный человек с пятью классами средней школы и семью годами за кражу со взломом, «опять вписался хавалом в такой отвальный попадос, што чуть на ноль не умножили, епть».

А Кудрявцев — проникновенная личность. Это надо же, такое заявить с места в карьер: «Погиб, то есть не совсем погиб, то есть совсем-совсем не погиб, а это моя гипотеза, потому что пессимист — хорошо информированный оптимист» — и прочая, и прочая.

Вошла Валентина. В руках держала бутерброд. Она сама только что закончила разговор, но тем не менее спросила строго:

— Кто звонил?

— По работе, — не стала вдаваться в подробности я.

— Ты же отдыхаешь.

— Валя, ты вот что. — Я улыбнулась непередаваемо приторной ядовитой улыбкой. — Там, кажется, твой Та-пик разорался. Иди качай.

Валентина неловко выронила бутерброд. Впрочем, последнему не удалось достичь пола. Вертевшийся у ног хозяйки пронырливый шарпей Счастливчик моментально проглотил добычу, в прямом смысле свалившуюся ему на голову.

Я из Москвы вылетела на следующий же день. До Одессы добралась удачно, чего нельзя было сказать о пути от Одессы до Николаева. Всю дорогу меня развлекал какой-то пожилой одессит самой характерной внешности, который, между прочим, утверждал, что лично знаком с Михал Михалычем, не Касьяновым, а Жванецким, и что родословная его, то бишь моего попутчика, восходит к дюку Ришелье. Принимая во внимание его выговор и длинный нос в сочетании с черными, в мелкий каракуль, волосами на приплюснутой голове, я могла скорее поверить, что его родословная восходит к Бене Крику с Молдаванки. Попутчик представился Семой Моисеенко (вроде украинская фамилия, а?) и, помимо всего прочего, усиленно травил еврейские анекдоты, стараясь завладеть моим вниманием.

Даже мои периодические мрачные взгляды не остудили его пыла. Наконец он заметил, что я недовольна, и, всплеснув короткими ручками, воскликнул:

— Да я вас умоляю! Наверно, вы думаете: вот пристал этот Моисеенко, привязался-таки, вы на него только посмотрите, нет, вы на него только посмотрите! Он ведь еще в ресторан пригласит и кушать будет! Девушка, вы так не расстраивайтесь. Я если с вами еду — это как на мину наступил: стоять — вроде-таки неудобняк, а ногу поднять — так ведь убьет, подумать только!

Я улыбнулась, потому что это было действительно смешно, и ответила:

— Образно сказано.

— Да вы еще не слышали моей тетушки Ривы! Она так и говорит: от тебя, Сема, как от судьбы, никуда-таки не ускочишь. Был у нее один знакомый дядюшка, жил он, не приведи боже, в Париже. Как ни странно, он там жил не на улице Розьер, близ синагоги, а в самом что ни на есть французском квартале и поэтому совсем офранцузился, перестал исполнять субботу, праздники забыл, свинину кушал за обе щеки, в общем — француз французом. И только одно напоминало о его национальности, и это была его фамилия. Хорошая такая фамилия: Кацман. Самая обычная фамилия, только не в Париже. И решил этот дядюшка сменить свою фамилию, раз только она от его национальности и осталась. Решил просто перевести ее на французский язык. «Кац» — по-еврейски, на идише, «кошка» — по-французски будет «ша» (chat), «ман» — по-еврейски «человек», а «человек» по-французски будет «лом» (Phomme). Вот и дивитесь, девушка: вместо Кацман получилось Шалом. Вот это моя тетушка Рива и называет: от судьбы не уйдешь.