Михаил Нестеров - Особо охраняемый объект

Анвар покивал. Он хорошо знал Москву.

– Кто сейчас присматривает за девушкой?

– Али и его люди. Они сняли для нее недорогую гостиницу.

– Недорогую? Что это значит?

– Ту, что она сама пожелала, хозяин. При железнодорожных вокзалах есть дешевые гостиницы, и расположены они в пассажирских вагонах. Каждое купе – номер. Али с нее глаз не сводит. Об этом не беспокойтесь, хозяин.

– Меня беспокоит другое – прошлое Сабиры. Передай Али следующее: через два дня моя дочь должна оказаться на родной земле.

И только сейчас он потребовал от Садыка предоставить ему снимки девушки. Он открыл стандартную пачку из-под фотобумаги, когда его подчиненный поравнялся с молельней, а потом скрылся за ней.

Он в равной степени боялся увидеть красавицу, чудовище, посредственность. Боялся своих глаз и чувств, которые отвергнут Сабиру. Эбель никак не мог взять себя в руки.

Первая фотография.

Слава всевышнему…

Эбель поднял голову, благодаря небеса. С фотографии на него смотрела красивая девушка девятнадцати лет. Он мог поклясться себе, что именно такой и представлял ее. Даже обилие сережек и украшений в ушах, носу и бровях не портили ее лица – наоборот, придавали ей восточный колорит, будто Анвар смотрел не на фото, а на картину известного мастера, изучал каждый мазок, каждый штрих.

Его сердце застучало сильно, быстро. Он был готов повторять за ним: «Это она. Это она. Это она». Он поверил в то, что она его дочь, так сильно, что ему не требовалось никаких доказательств. Он кинулся к дому, схватил со стола снимок семнадцатилетней давности. Но заострил свое внимание не на маленькой девочке, а на двадцатилетней женщине. И снова нашел сходство матери и дочери.

Вот теперь он навсегда потерял образ маленькой девочки, которая снилась ему на протяжении многих лет. Теперь он знал, как она выглядит, повзрослев, и ему уже ни к чему призывать фантазии, брать в руки призрачные краски и кисти и выводить на эфемерном холсте портреты…

Он удивлялся еще одной вещи: как смог вынести все события этого дня. Как этот еще не закончившийся день смог вместить в себя все эти явления из его личной жизни. Невероятно, что он еще жив, что не сошел с ума от неожиданности, от счастья.

Его настроение менялось так быстро, что он не успевал замечать перемен.

Эбель ждал завтрашнего дня. Он уже не боялся его, потому что самые странные и страшные дни остались позади.

Будущее. Теперь он мог смотреть в будущее.

Дикарка не поверила своим глазам, напрочь позабыв о задании, о своей полулегенде. Двор, этот царский двор сразил ее наповал. Ей казалось, она целую вечность смотрела на рекламный плакат, заманивающий клиентов в лучший мире уголок, в лучший отель: бассейн с голубой водой, фонтан, пляж, островки, соединенные роскошными мостиками, открытые галереи, порталы, роскошные здания с зеркальными стеклами, с балконами, лоджиями, эркерами и еще черт знает с чем.

Разумеется, на воображаемом плакате ни пылинки. Ни пылинки не оказалось и там, куда Дикарку будто втянуло. Смотрела, смотрела на сказочную рекламу – и угодила прямо в сказку.

Если тут и пылесосят тротуарную плитку, то каждый день, пришла к выводу она. Или каждый час. Или вообще без перерыва. Она же стала вроде живого вето на уборку.

«Повезло мне с папиком, – подумала Дикарка, вернувшись в реальность, которая носила название „легенда“. – Кровушка бы совпала, а там, установив отцовство, куда он, на хрен, денется?»

Шутки шутками, но Дикарке стало не по себе. Стало страшновато. Она мысленно назвала свою кличку, которую кто-то по неосторожности сделал ее позывным, представила себе Анвара Эбеля, который никаких позывных и кличек не признает.

Дикарка была уверена – Анвар сейчас наблюдал за ней. Изучал ее, как паук паучиху. «Потому, – рассудила Дикарка, что яда в нас обоих – не то что хоть отбавляй или там захлебнешься, – утонешь и других за собой потянешь. Из нас двоих умрет тот, кто плавать в ядовитой среде не научился».

И тут Тамиру сразила мысль: заложникам тут не место. Точнее – заложнице. Судя по информации, которой Дикарку пичкали три раза в день после еды, как больную, репортер женского рода шлет свои зашифрованные послания антироссийского содержания прямо отсюда. Мол, содержание журналистки под стражей носит щадящий режим. Какой, на хрен, щадящий режим?!

И Дикарке буквально привиделась тридцатипятилетняя «перистая акула» на соседнем островке, к которому ведет изумительный по красоте мостик. Акула раздета. Топлес. Под рукой набор французских вин и шампанского, под ногой ассорти из русских водок. С покатого столика в рот к ней катятся виноградины; олицетворяя собой вино, они катятся не по прямой, а как бочонки – туда-сюда. Подруга времени не теряет и поносит в промежутках между глотками «Вдовы Клико» российскую власть.

Если акула осталась здесь, продолжила размышлять Дикарка, то по своей воле, никто ее не принуждал, тем более не похищал. Может быть, бредовая мысль – в ряду таких же бредовых, но она пришла, и Тамире было суждено вернуться к ней, пораскинуть мозгами, «проонолизировать», как говорил один шибко грамотный «слон» в «Инкубаторе».

За Тамирой наблюдали и Садык, и бородатый парень по имени Фарик. Они стояли у нее за спиной, как рабы. А рабами стали, когда Дикарка вступила в права на эти земли, недвижимость, переступив границы этих владений. Они боялись пошевелиться, подсказать, что ей делать, дать совет, от чего следует отказаться, направить на путь истинный: «Прямо, госпожа, по той дорожке. Да, верной дорожкой идете. Стоп, владычица! Налево».

Растерянность Дикарки превратилась в ее защиту. Она не играла. И вообще такую роль сыграть никому не под силу. Это в том плане, что зрители сплошь критиканы, спецы, профи.

Она мысленно согласилась с Красиным: если бы такой легенды не было, ее стоило бы придумать. Она еще в Москве, за кружкой пива перевела эту фразу так: «С тобой нам, Тамира, повезло». И все. Никаких там соплей, цитат великих мыслителей. Повезло, подружка, сердце радости моей.

Когда состоится встреча с Анваром Эбелем? Она торопила это событие («скорее бы встретиться с ним») и в то же время боялась его. Хотя отчетливо представляла: опасаться ей нечего. Ее уличить не в чем. Анвар думает, что она – его дочь, она же так не думает, и не думала, когда ее бесцеремонно завернули в ковер и похитили. Ей все равно, но прощание с этим местом ее больно ранит. Красивое, неповторимое оно.

Проколоться может Хассид из Центра молекулярной генетики. Это будет провал из провалов. Конец. Думать об этом вредно. И убрать Хассида нельзя – это звонок в дверь Эбеля: «Здравствуйте. Хассида убили, слышали?» – «Господи…»