Борис Силаев - Волчья яма [сборник]

— Ну, это уж позвольте, — сердито возразил Соколов. — Государство не заигрывает с селом, а проводит твердую политику укрепления сельского хозяйства!

— За счет интересов рабочих! — бросил Лазебник.

— Какая глупость! — вспыхнул Соколов. — Вам же известны срочные меры восстановления железнодорожных путей сообщения. Чего стоит план электрификации России…

— Вот именно! — воскликнул Лазебник. — Грандиозные планы электрификации! С одной стороны. Со стороны промышленного пролетариата — создание гидростанций! Мощных паровозов! Новых станков. Все это за счет трудового героизма рабочих! Голодные, разутые, лишенные дров, — они поднимают революционную страну из нищеты. Но другая — большая! — сторона России: крестьянство… Оно в это время жадно обогащается. А есть и такие, что устраивают бунты, срывают посевные кампании, создают банды и уходят в леса; А вы, — голос Лазебника заиграл металлом, — в таком для нас суровом положении ведете с одним из самых жестоких главарей личные переговоры, идете на его условия и оказываетесь в дураках, на смех и издевательство всего губернского крестьянства. Вот так представители закона!

Соколов слез с подоконника и медленно прошелся по кабинету, сунув пальцы за поясной ремень. Искоса посмотрел на Лазебника, который сидел на стуле, откинувшись к стене, устало прикрыв глаза.

— Не понимаю вас, — начал он и поморщился, увидев каменно неподвижное лицо Глобы. — Скажите, Семен Богданович, не пытаетесь ли вы таким образом пустить черную кошку между городом и селом? Извините, пожалуйста, за такое сравнение.

— Нет, меньше всего я желаю ссорить рабочих с крестьянством. Но разная классовая зрелость налицо…

— Крестьянство — не одна идиллическая семья под общей крышей, — пожал плечами Соколов.

— Потом разберемся. Цель партии — всемирное братство. Сначала все старое разломаем. Пройдем через голод, жертвы и кровавые ошибки…

— Таким путем мы бандитизм не изживем, — усмехнулся Глоба.

Лазебник замер на полуслове, неприятно пораженный тем, что его перебили, с недоумением посмотрел на Тихона:

— Как понимать?

— А вот снова раздуть пожар можно, — продолжал Глоба — Бедный крестьянин только на ноги становится. Ему бы помочь мануфактурой, солью. Он за это город накормит вдосталь.

— Это не позиция революционера, — холодно проговорил Лазебник.

— Надо смотреть выше живота.

— Да живот-то чей? — с горечью сказал Соколов. — Наших стариков и детишек, мужиков да баб…

— Ваш нэп развратит их! — вырвалось у Лазебника, и он даже побледнел.

— В чем же спасение?

— Только в жестком военном коммунизме! Единый вооруженный лагерь!

— А если иначе? — бросил Соколов на Лазебника пронзительный взгляд. — Мирное строительство социализма.

— Тысячи километров сплошной границы с империализмом… Растерзают! — резко сказал Лазебник.

— Живем… Какой уж год.

— Или поглотит нас мелкобуржуазная стихия! Сколько поблажек сделано крестьянству. Попробуй теперь их вырвать у него.

— А зачем! — удивился Соколов. — В наших планах сделать его жизнь лучше.

— Хотел бы и я так думать, — хмуро вздохнул Лазебник и поднял глаза на Глобу. — В свете обрисованного положения ваш поступок выглядит служебным преступлением. У меня нет прав уволить вас с работы из органов. А то, что вам нельзя доверить уездный уголовный розыск, — это я прекрасно понимаю. Я поехал. Николай Прокопьевич.

— Не поужинаете? — спросил Соколов.

— Кусок в горло не полезет, — усмехнулся Лазебник. Глоба, уже не слушая их разговора, вышел из кабинета. Он спустился во двор, присел на завалинку, невидяще вытащил папиросу из пачки, протянутой Кнышом.

— Э, дружок, — сказал Замесов, поддергивая на коленях стрелки тщательно выглаженных твидовых брюк. — На тебе лица нет.

— Дыши носом, — подмигнул Кныш. — Подумаешь, горе — бандит смылся, да их на нашу долю хватит, вот до сих пор, — он чиркнул пальцем по горлу.

— На то мы и сыщики, чтобы их ловить, — ободряюще проговорил Сеня Понедельник.

— Вам ловить, — усмехнулся Глоба серыми губами, — а я это дело завязываю.

— Весьма опрометчивое решение, — неодобрительно буркнул Замесов, попыхивая английской трубкой.

Лазебник показался в дверях, посмотрел на темнеющее небо и бодрым голосом прокричал:

— По коням, молодцы! Заводи американца!

Шофер, весь в кожаном, пошел за ворота и оттуда донесся рокот фордовского мотора. Сотрудники попрощались за руку с Глобой, кивнули всем остающимся, гуськом зашагали к машине.

— Вот так и действуйте, — подводя итог разговору в кабинете, сказал Лазебник Соколову уверенным тоном. — И все будет отлично. Надейтесь на мою помощь. Звоните, не стесняясь. Общие радости, одни для всех огорчения. Желаю успехов.

Он направился к воротам, огибая лужи.

— Проводим? — спросил Глобу Соколов. Тот лишь отрицательно мотнул головой и направился к флигелю, у крыльца которого уже давно, еще из окна кабинета видел, горестно стояла Маняша, непривычно для Тихона, совсем по-бабьи, подперев щеку ладонью.

Она платком вытерла его потное лицо, покрытое разводами мокрой пыли, сняла фуражку и, встав на цыпочки, пальцами расчесала слежавшиеся волосы. За воротами резко просигналила сирена, и звук мотора начал удаляться. Соколов вернулся во двор и сказал Глобе:

— Я ожидал чего угодно — только не этого.

— Надоело, устал, — пробормотал Тихон.

— Не разводи антимоний! — сердито оборвал Соколов и, взяв его за ремень маузера, притянул к себе. Глядя снизу вверх по стариковски запавшими глазами, торопливо заговорил — А ты тоже не будь гонористым. Ведь упустили Корня? А Павлюка?! Начальство у нас отходчивое. Полае, полае и успокоится. Ему влетит не меньше, чем нам с тобой.

— О чем вы говорите, Николай Прокопьевич? — сказала Маня, которая до этого словно бы и не прислушивалась, а только со страданием глядела на посеревшее лицо мужа.

— Я сам поеду в город, — перебил ее Соколов. — Поговорю с самим товарищем Рагозой!

— Налей воды… Грязный с ног до головы, — вяло проговорил Глоба и начал расстегивать крючки гимнастерки. Нехорошая — с обидой — усмешка тронула его потрескавшиеся губы. — Не надо никуда ходить. Только вот что — я и рядовым милиционером того Корня возьму. Никуда он от меня не уйдет. В лесу он. Вот зима начнется… Там посмотрим кто кого…

Глоба опустился на крыльцо, грузно просевшее под тяжестью его тела, начал снимать сапоги, покрытые заскорузлой землей проселочных дорог, — зацепит шпорой за край ступени и выдернет из голенища ногу, обернутую пропотевшей портянкой. Осторожно, словно бинт на ране, развернул портянку — ступни были красными, разопревшими, с белыми надавлинами, похожими на шрамы.