Александр Тамоников - Подземная война

– Не совсем обычная, товарищ полковник. Фигуры подобного масштаба не ликвидируют, а выводят из-под удара. Такая возможность у них была, но ею не воспользовались. Булавин – не лазутчик. История с его репрессией отношения к делу не имеет – это не повод стать предателем. Он что-то знал, возможно, сомневался. Имя настоящего «крота» было ему известно, но если бы он его сдал, то и сам поехал бы в места не столь отдаленные. Вот человек и нервничал, не мог решиться. Да, мы теперь подозреваем троих – Мещерского, Коробейника и Горобца. Больше некого. Фигуре вне списка нет причины устранять Булавина – ей ничто не угрожало. А настоящий «крот» знает, что он у нас на примете и, чтобы до него добраться, нам нужно лишь отсечь лишнее.

– Работайте по Булавину, майор. Его связи в период оккупации, контакты с другими формированиями.

– Именно это мы и делаем, товарищ полковник. Рядовой состав, проводники – рано или поздно зацепимся…

В этот день работали до умопомрачения. Вскрывали связи покойного Булавина, несколько бывших партизан были вызваны в Управление, давали показания. Люди робели, переступая порог контрразведки, становились вялыми, аморфными. Повествовали о событиях осторожно, выверяя каждое слово. Истинную причину расследования им не сообщали – люди додумывали сами, если имели воображение.

В 4-м отделе нашлась одаренная личность – некий капитан Гладышев, у него имелись способности к рисованию. С товарищем покорпели несколько часов, и в итоге родился портрет «Симохина», минус оборванный вид, растрепанные волосы, кривая гримаса. «Как живой, убивец, – изучив портрет, констатировал Казанцев. – Осталось лишь поймать».

Рисунок под охраной отправили в городскую типографию, напечатали сотню копий. Картинки отправляли по отделам милиции, раздавали участковым и патрульным, вешали на стендах «Их разыскивает милиция».

По домам усталые сотрудники расползлись лишь после полуночи. Лавров остался в отделе, прикорнул на жестком диване. Наутро снова началась кропотливая работа. Сотрудники беседовали с людьми, записывали показания. Вереница лиц проходила перед глазами. Кто-то готов был рассказать обо всем на свете, другие скрытничали, осторожничали. Убийцу Булавина по портрету никто не признал – всматривались, морщили лбы, в итоге пожимали плечами.

Весть о гибели командира воспринимали по-разному – одни с философским безразличием, другие переживали. Во время операций руководство отряда контактировало и с Горобцом, и с Коробейником, и с Мещерским. Отношения с последним были натянутые, но как разминуться в этих подземных лабиринтах? Вспоминали одни и те же совместные акции: ликвидацию штаба 229-го пехотного полка румынских вооруженных сил – взрыв был такой силы, что звенели стекла по всей «жемчужине у моря». Отбивали евреев, отбивали советских военнопленных, большая часть которых потом брала оружие и оставалась в катакомбах. Март текущего года: полицаи схватили два десятка мирных жителей на улице Никитской, хотели уничтожить в отместку за расстрелянный патруль. Совместная группа партизан Булавина и Коробейника вышла из подземелий, скосила автоматным огнем карателей, уже готовых совершить злодеяние, людей увели, а прибывшее на подмогу подразделение положили ураганным огнем…

– Не понимаю, товарищи контрразведчики, что вы хотите выяснить, – пыхтел в усы выживший комиссар Головач – бледный чахоточный мужчина, ныне работающий освобожденным секретарем партячейки тракторного завода. – Гибель Виктора Афанасьевича отдается болью в наших сердцах. Это был замечательный человек, всецело разделял взгляды партии, самоотверженно боролся с оккупантами. Вы задаете такие вопросы, словно хотите бросить на него тень. Я понимаю, что врагов очень много, но Виктор Афанасьевич не из их числа, уж поверьте моему многолетнему опыту.

– Речь не идет о недоверии, Михаил Егорович, – возразил Алексей. – Он мог не уследить за событиями и людьми. По-человечески это понятно, он не многорук. В городе продолжается операция по выявлению лиц, сотрудничавших с нацистами. Многие эти лица сейчас рядятся под законопослушных граждан. Мы не можем этого допустить. Когда-нибудь они ударят нам в спину, как опытный коммунист, вы должны это понимать. Многие партизанские отряды были разгромлены буквально перед освобождением. – Лавров решил рискнуть, товарищ Головач имел хорошую репутацию. – Значит, их кто-то сдал. Враг досконально знал маршруты в катакомбах, места базирования боевых групп.

– Почему бы вам не поговорить с товарищем по фамилии Билык?

– А это кто такой? – удивился Лавров. С носителем такой фамилии они еще не сталкивались.

– Билык – это точно не предатель, – снисходительно усмехнулся Головач. – Верный и надежный товарищ, можете не сомневаться – проверено. Его нет в ваших списках, потому что Василий Федорович формально не состоял в отряде. Он был уже пожилой, имел внуков, имел хорошую легенду, пользовался доверием властей. Мы не раз использовали поступавшие от него сведения. Кроме того, всю жизнь Василий Федорович занимался добычей камня в одесских катакомбах, и вряд ли кто-то лучше него знал эти подземелья. Найдите его, побеседуйте. Насколько знаю, он жив.

– Где мы можем найти товарища Билыка? – оживился Лавров.

– Понятия не имею, – улыбнулся Головач, – В прежние времена он проживал в Воронцовке. Возможно, и сейчас его там найдете.

Запрос ушел, и через час из отдела учета граждан Одесского горисполкома пришел ответ. Билык проживал в Воронцовке на улице с таким же названием: Воронцовская!

Выехали вдвоем с Бабичем, благо день еще не кончился. Район когда-то назывался Воронцовской слободкой – исторически сложившаяся часть города между промышленной зоной, железной дорогой и Алексеевской площадью. Названия улиц оригинальностью не блистали: Складская, Товарная, Перевозная, несколько Вагонных переулков.

Улица Воронцовская прорезала центр района, тянулась мимо жиркомбината, бывших детских приютов, школы для слепых, где в годы советской власти открылось музыкальное училище. Район был странный: промышленные предприятия чередовались с интересными зданиями.

Нужный дом находился напротив территории бывшего женского благотворительного общества. Через квартал простирались личные владения князя Михаила Воронцова (разумеется, национализированные), бывший Михайло-Семеновский сиротский дом, учрежденный вдовой князя…

Василий Федорович проживал в коммунальной квартире, среди шума и гама. Визжали дети, гремела посуда на кухне, остро пахло квашеной капустой.

Супруга Билыка, анемичная особа за пятьдесят, с мучнистым лицом и предельно выразительными глазами, обнаружив под носом корочки СМЕРШ, смертельно побледнела. И даже дети, носящиеся гурьбой, как-то присмирели, хотя, казалось, что бы понимали. Пришлось объяснять, что это не задержание, героев войны не задерживают. Требуется помощь Василия Федоровича в одном рутинном деле. Супруга слегка успокоилась, но продолжала смотреть опасливо. Василия Федоровича не было дома, он еще не пришел с работы, но скоро должен прийти. Человек не мог сидеть без дела – не прошла и неделя после освобождения города, как он устроился каменотесом на добывающее предприятие. Городу после освобождения требовались тысячи тонн строительных материалов, а значение ракушечника в строительном деле никто не отменял.