Александр Тамоников - Свой с чужим лицом

Хрустели ветки под ногами, сквозь кустарник продирались красноармейцы. У Толика Иванчина затравленно бегали глаза, Косаренко плевался.

– Товарищ лейтенант, вы живы! – сказал Иванчин. – А где близнецы?

– Потом. – Он не мог говорить на эту тему. – Вы куда дели Хлебникова?

– Здесь он был, товарищ лейтенант, – стал оправдываться Толик. – Как в воду канул. Мы, ей-богу, не виноваты.

У семи нянек, как всегда, дитя без глазу! Шубин злобно ругался, тряс кулаком, грозился всех привлечь по закону военного времени.

За спиной у него хлопали выстрелы. Полицейские все же рискнули продолжить преследование. Позиция в этом разреженном лесу была невыгодная.

«Надо отступить, заманить полицаев в засаду, всех перебить, а потом искать беглеца. Вряд ли он уйдет далеко, следы все равно останутся», – подумал лейтенант.

Они опять пинками гнали фигурантов по буеракам, через гущи валежника, заснеженную поляну пересекали бегом. До леса оставалось метров десять, когда Слесарев споткнулся. Краеву и Иванчину пришлось забросить автоматы за спину. Они схватили его за шиворот.

– А ну, стоять, соколики! – гаркнул кто-то, и за спиной у Шубина загремели выстрелы.

Он резко повернулся, вскинул автомат. Пули пропороли землю под его ногами. Глеб попятился, споткнулся, уронил оружие, нагнулся, чтобы подобрать. Но пули взвихрили снег под рукой, и он опять отшатнулся.

Косаренко тоже не успел открыть огонь. Меткий выстрел выбил автомат из его рук. Он ахнул. Пуля обожгла запястье.

Поймали их эти черти и для разнообразия решили взять живыми. Все бойцы в это мгновение оказались обезоружены. Ситуация такая, что глупее не придумаешь. Фигуранты барахтались в снегу.

Полицаев было четверо. Они подходили, плотоядно скалясь, целились из автоматов. На вид обычные мужики в утепленных войлочных куртках. На одном франтоватый бушлат из замши с блестящими пуговицами, рожа бородатая, глаза пытливые, хищные. Он был в этой группе за старшего, осанистый, рослый, возможно, бывший офицер Красной армии.

Полицаи не стреляли. Куда спешить, если все под контролем?

– Спокойствие, соколики, отбегались! – провозгласил бородатый полицай. – Вот же суки, шестерых наших ухайдокали. Ну да ничего, разговор у нас будет долгий и продуктивный. Эй, не шевелиться! – прикрикнул он. – Семен, Данила, заберите у них оружие! Будут дергаться, разрешаю пристрелить парочку!

Полковник Амосов не успел заявить о себе.

На дальней опушке застрочил автомат. Кто-то стрелял полицаям в спины! Такого исхода они не ожидали. Трое мигом повалились замертво. Бородатый гад успел отпрыгнуть, вскинул автомат. Страх метался в его глазах. Пули раскромсали франтоватый бушлат на груди, швырнули полицая затылком в снег.

– Ничего себе, вот так повороты! – заявил Краев.

Момент был интересный. Шубин рухнул на колени, схватил свой автомат, зарывшийся в снег. Остальные тоже не дремали. Второй раз не проведешь!

Из леса вышла знакомая личность, грузно брела к ним, проваливаясь в снег. Товарищ Хлебников потерял шапку, из рассеченного виска сочилась кровь. Он порвал фуфайку в нескольких местах, пуговицы слетели с нее. Журналист сжимал в руках автомат, по его губам плясала неуверенная улыбка.

– Сами пришли, Вениамин Георгиевич. – Глеб облегченно выдохнул. – Уверены, что в лесу больше нет никого?

– Пятеро их было. – Голос журналиста заметно подрагивал. – Одному в кусты приспичило, отстал он. Там я его корягой по башке и двинул, автомат забрал. Мертвый он, не волнуйтесь. Пока возился, эти четверо вперед ушли.

– Значит, передумали бежать?

– Передумал, – сказал журналист. – Не мое это, лейтенант. Стыдно стало, ведь не предатель, чего же я как последняя сволочь себя веду? Не догони вас эти упыри, не стал бы возвращаться, а так… В общем, прости, лейтенант, снова меня бес попутал.

– Ничего, бывает, – пробормотал Шубин. – Не берите в голову, Вениамин Георгиевич, со всяким может случиться.

Затрясся в беззвучном смехе Косаренко.

Хлебников подошел ближе. Он словно стеснялся, повертел автомат, повесил на плечо.

– Вы неплохо справляетесь с оружием, – подметил Глеб.

– Так служил же. Наука не хитрая. Теперь ты веришь мне, лейтенант?

Со стоном перевернулся на спину тщедушный полицай. Он был ранен в живот, но еще не умер, ухитрился извлечь пистолет из-за пазухи. Рот его перекосила страшная гримаса. Ахнул Иванчин. Встал как вкопанный журналист, открыл от удивления рот. Два выстрела прогремели один за другим. Хлебников упал, раскинул руки. Возмущенно загалдели бойцы, открыли огонь. Полицай выгнул спину, стал трястись.

Шубин подбежал к журналисту и застонал от бессилия. Оба ранения были смертельные, в сердце и в живот. Человек умер мгновенно. В его глазах осталось недоумение и немного обиды.

Шубин поднялся, взгляд его потемнел. Облизнул губы Слесарев, сидящий в снегу. Потупился Мухавец с подбитым глазом.

События плохо откладывались в голове Глеба. Усталость тянула его к земле. Сумерки расползались по округе. У лейтенанта возникало ощущение, что они прошли половину России, а конца пути по-прежнему не видно. Линия фронта извивалась причудливым образом, и Шубин окончательно потерял представление о том, где они находятся.

На востоке иногда постреливали. Там работали минометы, полевая артиллерия. То слева, то справа гудели моторы.

Группа шла по самой гуще леса, где вероятность встречи с противником была минимальной. К темноте они забрались в абсолютную глушь, спустились в обрывистую канаву.

Шубин рискнул, разрешил развести костер. Люди сидели кружком, грели руки. Отблески огня плясали по серым лицам. Они съели остатки припасов. Разведчики молчали, хмуро поглядывали на мужчин в штатском.

С журналистом теперь все было понятно. Никакой он не предатель. В душе Глеба остался горький осадок, чувство неловкости перед погибшим. А вот что касалось этой парочки…

Перед сном красноармейцы их связали, невзирая на протесты, обложили лапником, чтобы не мучились, не фашисты же. Часовые периодически подбрасывали в костер коряги, ветки, постоянно бодрствовали. Спать им запрещалось под угрозой немедленной кары. Они постоянно следили, чтобы никто не развязался. Веревки были сняты с фигурантов только утром, когда все проснулись.

Едва они выбрались из канавы, и холодок снова побежал по спине Глеба. С запада доносился собачий лай. Шла облава. Видимо, немцы прибыли на просеку, впали в ярость и решили это дело не оставлять безнаказанным. Они шли по отчетливо отпечатавшимся следам.

Группа припустила на восток. Занимался рассвет, осадков не было, пощипывал легкий морозец. Начинался последний день страшного сорок первого года. На линии фронта молчали орудия и минометы. Оставалось только гадать, где она.