Андрей Дышев - Сердце волка

– Рита! – позвал я ее.

Она отреагировала как-то странно: медленно повернула голову в мою сторону. В лучах солнца блеснули ее карие глаза. Девочка отвернулась и пригубила стакан.

Теперь я по-настоящему пожалел о своем скоропалительном решении назначить ее вместо Анны. Рита пребывала в том трудном возрасте, когда конфликты со взрослыми достигают апогея по абсурдности причин и остроте. Она явно за что-то обиделась на меня. Может быть, проследила, как я ходил в милицию, и решила, что я подал заявление на Сашку?

Первое желание – повернуться и скрыться за стальной калиткой своего хозяйства, а потом отчитать девчонку как следует, быстро пропало, когда я заметил, что стакан в руке Риты дрожит, и дрожь настолько крупная, что на белый пластиковый стол проливается темно-вишневая жидкость. Бедолага была сильно взволнована. Она, наверное, накрутила себя, пока меня не было, и сейчас переживала что-то близкое к аффекту.

Я подошел к ней со спины, глядя на гладко расчесанные темные волосы и крупную заколку-ромашку, посаженную несимметрично, с правого бока головы. Кажется, эту китайскую поделку она купила на свою первую получку. Или Сашка ей подарил?

– В твоем баре вино ничуть не хуже, – сказал я. – К тому же, ты сидишь у наших заклятых конкурентов.

Рита замерла, словно прислушивалась и боялась пропустить очень важные слова. Ее спина выпрямилась, тонкие бретельки от сарафана впились в плечи. В пальцах щелкнул стаканчик.

– Пойдем! – Я коснулся ее локтя, но Рита отреагировала так, будто я ткнул раскаленным паяльником. Молниеносно отдернула руку, повернула искаженное болью лицо ко мне и судорожным толчком кинула стаканчик мне в лицо.

– Ненавижу! – сдавленным голосом произнесла она. – Гадина!!

Теплый портвейн стекал по моим щекам и подбородку. Я провел ладонью по лицу и взглянул на нее. Казалось, что рука окрасилась кровью.

Я кинулся к калитке, ввалился во двор и тотчас увидел запавшие глаза отца Агапа.

– У нас беда, – сипло произнес он. – Сашка повесился…

И стал неистово креститься.

Я едва не снес плечом обитую жестью дверь. От удара содрогнулся каменный забор, отделяющий открытое кафе от хозяйственного дворика. Клумбу с цветами я пропахал, словно трактор, и вылетел к дровяному сараю, рядом с которым, скрытый грязно-желтой ширмой, стоял топчан отца Агапа. Все еще не веря в случившееся, я замер у пожарной лестницы, глядя на Сашку. Официант лежал на бетонном полу, у стены гостиничного корпуса, широко раскинув руки и поджав к животу колени. Его шею стягивала петля; кожа под веревкой сморщилась, словно клапан воздушного шарика под ниткой. Лицо несчастного было отвратительным: из открытого рта вывалился распухший фиолетовый язык, отчего казалось, что Сашка не смог проглотить какую-то гадость и подавился ею.

У меня онемело сердце, и в мгновение взмокла спина. Опершись о металлическую перекладину лестницы, я нащупал веревочный узел. Обрывок длиной в несколько сантиметров свисал с перекладины, напоминая крысиный хвост. От злости я двинул кулаком по железу, и лестница загудела, как гигантская струна.

– Батюшка! – нервно крикнул я, все еще не в силах оторвать взгляда от страшного лица мертвого официанта. – Где вы там, отец Агап?!

Священник, опасливо выглядывая из-за угла дома, опять принялся креститься и нашептывать:

– Господи, беда-то какая! Грех-то какой! Руки на себя! Молодой, здоровый…

– Прекратите причитать, – сказал я с раздражением. – Милицию вызвали?

– Я вызвал! – громко сказал Курахов, неожиданно появившийся из-за спины священника и слегка отстраняя его. – Уже прошло десять минут, как я вызвал милицию. Все идет по плану. Все прекрасно, господин директор!

В его тоне сквозило заметное пренебрежение. Сунув руки в карманы шортов, профессор расхаживал по двору, кидая взгляды на труп.

– Довели парня! – декларировал он, стараясь не встречаться со мной взглядом, но я прекрасно понимал, что все слова адресованы мне. – Продали с потрохами! Это закон нашей жизни: там, где надо проявить силу, мы пасуем, а где можно пощадить – приговариваем… Сколько было этому несчастному мальцу?

– Лет двадцать, не больше, – с придыхом произнес священник.

– Двадцать лет! – воскликнул профессор, вскидывая руки. – И сердце не дрогнуло подвести этого пацана под монастырь!

Наконец-то профессор кинул на меня многозначительный взгляд.

– Вы кого имеете ввиду, Валерий Петрович? – спросил я.

– Разве вы не догадываетесь, кого? – насмешливо вскинул брови Курахов.

– Лучше было бы обойтись без догадок, а объясниться открыто.

– Уж куда более открыто!

– Давайте подложим ему под голову подушку, – сказал отец Агап и присел рядом с трупом, намереваясь придать ему более "удобную" позу.

Я едва успел оттолкнуть священника.

– Не прикасайтесь к нему!

– Но почему? – искренне удивился священник.

– До прихода милиции ничего не трогать, ничего не поднимать с пола, ничего не переставлять!

– У господина директора огромный опыт работы в области криминалистики и сотрудничества с органами правопорядка, – изрек профессор, сел на топчан отца Агапа и закинул ногу за ногу. – Мы все здесь под колпаком, хотя сами того не замечаем. Я прав?

Продолжая ухмыляться, он смотрел на меня.

– Профессор, мне кажется, что вы меня в чем-то упрекаете, – сказал я.

– Вы очень догадливы! Очень! – ужасным тоном похвалил меня Курахов. – Если так дело пойдет, то вы сами, без помощи милиции, догадаетесь, почему этот малец наложил на себя руки. Но, может быть, у вас уже появилась какая-нибудь версия? Не скрывайте, господин директор, утолите наше любопытство! Мы просто трепещем и сгораем!

Он ерничал настолько откровенно и грубо, что я не мог не ответить.

– Ну, все, хватит! Это отвратительно, что вы, профессор, разыгрываете из себя клоуна. Что вы хотите сказать? Что я виновен в самоубийстве этого парня?

– Как бы вам ответить поточнее, – продолжал играть Курахов, поверхностным взглядом осматривая подушку с несвежей наволочкой и смятое одеяло на койке батюшки. – Я не говорю о вашей вине. Я говорю о причине, повлекшей этот малоприятный поступок.

– И что, на ваш взгляд, послужило причиной?

– Безусловно, ваш поход в милицию. Ведь вы не станете отрицать, что рассказали доблестным стражам правопорядка о ночном происшествии?

– Нет, я ходил в милицию по другому поводу.

Я сам бы не поверил этим словам – в данной ситуации они звучали вовсе неубедительно. Профессор мне не поверил.

– Разумеется! – едва ли не с радостью воскликнул он. – А что вам остается еще сказать? Вы же нормальный человек, с нормальным инстинктом самосохранения, и потому не можете открыто, передо мной и этим попом признаться, что попросту "настучали" на пацана, как в добрые, старые времена.