Анна Данилова - Пикник на красной траве

Инга, оторвавшись от Лютова, бросилась к Андрею и подхватила его под руку.

Она сделала свой выбор.

Мгновение спустя Марго, глядя вслед высокому господину, что-то говорившему на ухо девушке в сером платье и розовых туфлях, подумала о том, как мало значит для него и вообще для таких, как он, человеческая жизнь. Как легко он убивал: молодую портниху Дину, доктора, который в свое время лечил его, своего друга Монастырского… И только когда Инга вдруг остановилась, резко обернулась и на лице ее промелькнула дерзкая улыбка, Марго вдруг почувствовала слабость в ногах. Как если бы она увидела настоящую, замершую в стойке змею…

А что, если?.. Инга? Ока, тряхнула головой, прогоняя наваждение.

– Да, кстати, – сказал Савченко уже в машине, одной рукой обнимая Марго и делая вид, что они не ссорились и что не было никакой пощечины. (Лютов, развалившись на заднем сиденье, пил прямо из горлышка французский коньяк, купленный в аэропортовском ресторане), – забыл вам сказать… Я наводил справки об этой Мерцаловой. Она на самом деле лечилась у Чудакова, у нее было больное сердце. И на море она поехала по его рекомендации. Вы удивитесь, когда узнаете, что ни этого самого доктора Чудакова, ни Дину Январеву с Монастырским Астров не убивал… Эта теплая компания проходила совершенно по другому делу: они и еще пять человек занимались наркотиками. И отстрел начался не с них, а с других… Эта троица совершенно случайно оказалась в моем списке.

Так что Астров не такой уж и кровожадный… Но ему, надо сказать, повезло – чужими руками избавился от свидетелей своей прошлой жизни…

– Дина и наркотики? – Марго сразу же вспомнила карлицу, огромную хрустальную люстру над длинным столом, гроб, выстланный гофрированным шелком, восковое личико Дины, и до нее донеслись сказанные детским, но сильным голосом слова: «…Место на Ваганьковском тоже недешевое. Заказав у меня платье, вы внесете свою долю…»

– А ты думала, у нее какая клиентура?..

Вот тебе и портниха!

– А вы в-виде-ли? – вдруг спросил Лютов, который словно и не слышал Савченко; он говорил уже с трудом, язык не слушался его. – Вы вид-дели ее, когда она… когда она по-повернулась? Ее взгляд? Мне показалось, что она смеется над нами…

Надо мной…

– Ты мнительный, Лютов. Порадовался бы лучше за Марго. Теперь она будет спать спокойно… Выбросила из окна убийцу… И поделом! Собаке – собачья смерть…

Марго усмехнулась. Смертельная тоска навалилась на нее, когда она представила себе всю свою жизнь как серую ленту, уходящую в неизвестность.

– Останови машину… – сухо попросила она и, ничего не объясняя, вышла прямо в дождь. – И не ходите за мной, вы, оба…

Она шла, ничего не видя перед собой.

Слезы смешивались с дождем, заливавшим ей лицо и струями стекавшим за воротник.

Грохот неотвратимо падающей с неба воды по жестяным козырькам каких-то строений, мимо которых она брела, не обращая внимание на призывы, доносящиеся из машины, движущейся вдоль тротуара, – ее просили вернуться обратно, – показался ей стуком колес поезда. И вдруг в какое-то мгновение она услышала голос… Голос, который она не забудет теперь никогда…

Тогда тоже стучали колеса, стоял страшный грохот, звенели на столике стаканы…

И можно было сделать вид, что ничего не слышишь: ни стонов, ни сдавленного и короткого вскрика… Ей стоило тогда просто достать таблетки и принести воды. Но она этого не сделала. Как ничего не сделали для того, чтобы остановить Астрова, ни Лютов, ни Савченко… Выпустили зверя на свободу.

Она прибавила шагу и свернула в темный проулок. Забежала в какой-то подъезд, пропахший кошачьей мочой и квашеной капустой… Закрыла ладонями уши и зажмурила глаза. Как же ей хотелось умереть…

Частный санаторий под Шварцвалъдом.

Медицинская сестра Вера, русского происхождения, приставленная к пациентке, значившейся под фамилией Келлер, заглянув в палату, чтобы взять плетеный поднос с посудой после завтрака, собиралась уже выйти, как внимание ее привлекла небольшая книжица в синем переплете, выглядывающая из-под подушки. Это был блокнот с записями на русском языке. «Ба, да это же дневник».

Она быстро подошла к окну – фрау Келлер прогуливалась по лужайке, играя с рыжей и веселой таксой доктора Ранка; ее белое платье, ярко освещенное утренними лучами солнца, делало ее похожей на персонаж ее же собственных пастелей, которыми были увешаны все стены палаты. Доктор Ранк считал, что его пациентка поправляется: черно-сине-бордовые тона пастельных работ фрау Келлер постепенно изменились на желто-зелено-оранжевые, что свидетельствовало о ее скором психическом выздоровлении… Хотя у Веры на этот счет имелось свое мнение.

Любопытство взяло верх, и Вера, взяв дневник к себе на колени, уютно устроилась на стуле возле подоконника, подставив белые шершавые листы горячему солнечному лучу. Она открыла на первой попавшейся странице, и аккуратные русские буковки так и заплясали перед ее взором…

«После небольшого путешествия, которое А, предпринял для того, чтобы дать возможность мне посмотреть Европу, он устроил меня в небольшой частный санаторий под Шварцвалъдом – подлечить нервы. Мне кажется, что я начинаю выздоравливать, мне уже лучше, и кошмары постепенно отступают… И все это благодаря заботам А., он делает для меня все возможное. Но я чувствую, что смогу успокоиться лишь тогда, когда точно буду знать, где Марина М., нашел ли ее А.».

«Я тоскую по Лютову. Недавно взяла слово с А., что он не посмеет и пальцем тронуть его. Мне кажется, что А, летал не в Лондон, а в Москву и виделся там с Лютовым. Но это скорее всего лишь мои фантазии, просто я скучаю.., хотя и понимаю, что мы никогда с ним не увидимся. А, сказал, что Марины нет в живых, что ему это точно известно. Но я не поверила ему, думаю, он сказал это для того, чтобы успокоить меня».

"Иногда, просыпаясь в светлой, залитой солнечным светом комнате, мне кажется, что я не в санатории, где за дверью сидит чистенькая и улыбчивая сестричка по имени Ирма или Вера (она новенькая, ее приняли недавно и приставили ко мне, потому что она русская), а в Синеньких… Там тоже было много солнца и голубые занавески… Я закрываю глаза и представляю себе, что вот сейчас дверь откроется и войдет Валентина с миской, полной вареников с вишней. Она сядет рядом на постели, погладит меня по руке или по голове. Она всегда с нежностью гладила меня, словно жалела, что я сделана не из такого же крепкого материала, как она. Она берегла меня, считала, что у меня дар божий. Ведь это она мне купила первые краски, первые пастели, дорогие книги по живописи, мольберт… Она не знает, как я переживала за нее, когда она решилась выйти замуж за А., детдомовского бандита, от которого плакала вся Самара. Но они дружили с самого детства, и Валентина любила его. Так уж ей на роду было написано – жить с ним, терпеть его, любить…