Олег Маркеев - Черная Луна

Под ногой громко хрустнула ветка. Ольга вздрогнула, едва не вскрикнув, затравленно оглянулась. Никого. Тишина. Только тихо плескалась вода о поросшие мхом камни.

Мир замер в ожидании рассвета. На молочно-белом небе гасли последние звезды. Над дальним краем озера, пробиваясь сквозь кисею тумана, разгоралась малиновая полоса. Все вокруг заливал белый прозрачный свет, струящийся с неба. Ночная тьма поблекла, отступая с холмов вслед за туманом, собралась в узкой лощине, пахла болотом, тревожно шелестела пожухлой прошлогодней осокой. Что-то живое билось в траве, залитой гнилой водой. Нервная зыбь шла по вялому ручейку, вливалась в озеро, тревожа его гладь, непрозрачную и белую, как заиндевелое стекло.

Ольга замерла в нерешительности. Хотела было перекреститься, поднесла пальцы к лицу и с ужасом увидела, что они залиты красным.

«Вот зараза», — пробормотала она. Попыталась слизнуть кровь, но та уже успела превратиться в тонкую липкую пленку. На среднем пальце белел тонкий, как лезвием сделанный, порез. Ольга с досады сплюнула на маячивший перед глазами острый лист осоки. Наверное, о такой же поранилась, разводя руками густые заросли, закрывавшие вход в низину со стороны озера.

Она еще раз осмотрелась вокруг. Никого. Только в седловине крутой Николиной горы поднимался белый столб дыма. Там то ли туристы, то ли археологи, зачастившие в последние годы на берега Ильмень-озера, опять разбили лагерь.

Полоска зари стала еще ярче, раскалилась до слепяще-оранжевого цвета. Времени оставалось мало. Ольга, прицелившись, прыгнула на валун, разделявший надвое ручей, взмахнула руками, поскользнувшись на его гладкой макушке, прыгнула с него как могла дальше, стараясь не попасть в жидкую глину у берега.

По топкой земле, отчетливо виднеясь среди блестящей от росы травы, петляла узкая тропинка. Ольга встала на нее, зажмурилась и трижды повернулась вокруг себя. Как учила бабка, нащупала нательный крестик на груди, сжала в горячей ладони и зашептала:

— Три раза вокруг себя поворотясь, на четыре стороны поклонясь, от всех хоронясь, росой умытая, тьмой укрытая, в час рассвета пойду к Горюн-камню спросить совета.

Она шла по тропинке, низко склонив голову, стараясь не смотреть по сторонам. Бабка наставляла, что идти надо зажмурясь, но ноги то путались в траве, то вязли в мокрой земле, Ольга то и дело открывала глаза, потом решила, то сойдет и так, главное — не смотреть по сторонам, а пуще, на этом особенно настаивала бабка, не оглядываться. Тогда точно беду накличешь.

Горюн-камень стоял посреди единственного сухого пятачка в этой заболоченной низине. Трава вокруг него никогда не росла, жухла и выгорала еще по весне. Даже зимой снег вокруг него не ложился. Так и стоял черный плоский валун, окруженный черным кольцом. Была в нем особая сила, тайный невидимый огонь, не подпускающий к себе все живое. Говорили, что если оставить на нем на ночь только что забитую курицу, то потом она не протухнет месяц, хоть в погребе ее держи, хоть оставляй на солнцепеке. Но охотников до таких забав среди местных не находилось.

Камень издавна почитался чудотворным. Не одна баба, таясь от всех, приходила к нему на рассвете. Сила, живущая в камне, была страшной. Могла подарить жизнь, могла отнять. Но и то и другое она творила безбольно, не мучила и не карала. Кому что на роду написано, то и происходило. Суждено тебе понести и родить, так оно и будет. Грудняшек, над которыми устала биться поселковая докторша, несли к Горюн-камню, клали в ложбинку, разделявшую камень надвое, — словно на колени черной бабе, завалившейся в траву в сладкой истоме, за что и звали еще камень Бабьим. Кому жить суждено, заходился криком и орал, не смолкая, два дня кряду. А потом хворь сама собой уходила. Докторша, осмотрев малыша, только качала седой головой и облегченно вздыхала:

«На Горюн ходили. Правильно сделали».

А кого Господь прибрать хотел, тот затихал на камне. Так во сне и отходил. Даже дед Ольгин, надорвавшись на ферме, неделю провалявшийся на печи, устав от боли и изведя всех своими надсадными стонами, собрался и, несмотря на стужу и пургу, поплелся к Горюн-камню. Вернулся тихий и какой-то светящийся изнутри. О чем-то долго шушукался с бабкой, запершись на кухне. Потом сходил в баню, переоделся во все чистое, выпил стакан земляничной наливки и лег спать. Перед этим попросил Ольгу с утра сходить на почту, отбить телеграмму Володьке — тот как последний раз вышел из тюрьмы, в поселке больше не показывался, жил в Ярославле, прибившись к вдове с двумя детьми. А наутро деда не добудились. Так и умер во сне, с улыбкой на просветлевшем и разгладившемся от морщин лице.

А археологи, что который год копались на противоположном от берега склоне Николиной горы, там, где от древнего городища осталась гряда камней, рассказывали, что тысячу лет назад, когда не было даже этого городища, на вершине горы было капище и Горюн-камень стоял там. Тогда жил в этих местах совсем другой народ, не славяне. Они пришли позже, но тоже стали поклоняться Горюн-камню.

После крещения Руси, как стали гнать старую веру, камень с Николиной горы стащили вниз. Но вера в силу черного камня в народе жила долго. Местный князь так разгневался на упрямство черни, что велел выкопать яму и столкнуть туда камень. Только весь он в яму не поместился, макушка осталась торчать из земли. На ней-то и стали находить то остатки куличей, то скорлупки от пасхальных яиц. Кончилось все тем, что монахи из Свято-Николина монастыря выкопали камень, погрузили тысячепудовую громадину на плот да и затопили в озере. Но на этом чудеса не кончились. Спустя десяток лет рыбаки стали шептаться, что камень ползет по дну. Действительно, в ясный день можно было увидеть дно на десяток метров вглубь, так прозрачна вода в Ильмень-озере. Все камни на месте стояли, а черный полз. Мало кто верил, пока однажды не нашли Горюн-камень у самой кромка, воды. А перед самой японской войной вполз камень в низину. Сам собой. Тянула его к прежнему месту неведомая сила. Старики говорили, что когда Горюн вползет на вершину, тут тебе и Конец света, и Суд страшный.

Собственно, с этих разговоров с археологами все Ольгины беды и начались. В продмаге, где, кроме импортных макарон, кошачьих консервов и двух бочек масла, торговать было нечем, можно было свихнуться от скуки. Мужики за водкой прибегали еще до обеда. Да и что это за водка, скипидар пополам с денатуратом. За добавкой уже не приползали, то ли сил не было, то ли догонялись чем подешевле. По старой традиции всех поселковых продавщиц Ольга держала дома ящик водки. И хотя по ночам прибегали не так часто, как во времена тетки Зинаиды, прозванной за жадность «Рубь-себе», но иногда случалось. А все остальное время в магазине толклись бабы, лузгали семечки да сплетничали почем зря. Иногда ругались, но больше не со зла, а от скуки. К обеду все разбредались по домам, и Ольга с чистой совестью запирала магазин.