Олег Маркеев - Цена посвящения: Время Зверя

— Отпад! Сверху вот так. И разрез — до попы. Всего пятьсот «баксов».

— Евреи устриц не едят. Им Коран запрещает хавать все, что в грязи лежало. Ну не Коран… Как ее? Первая часть Библии, блин. Как она называется, Жижа?

— Библия и называется.

— Руку убери. Серж увидит, убьет обоих.

— Между пятой и седьмой — промежутка нет совсем! Га-га-га!

Глеб направил «фокус внимания», представив его сияющим шариком, через зал к нише. «Шарик» пропрыгал по ступенькам и вкатился в бильярдную…

Модный старался говорить уверенным, не терпящим возражений тоном, но в голосе слышалась трещинка.

— Как, как? Берешь десяток лохов, сажаешь их, на фиг, в гараже, стеклорезы в руки — и вперед! За ночь чтобы все мониторы раскурочили.

— Ты представляешь, Модный, сколько в фуре тех мониторов? Проще у Глешки номера узнать.

— Обойдемся! Сказал, резать, значит, резать. Что буркалы выпучил?

— Модный, Басурман прав, это стрем.

— А тебя никто не спрашивал!

— Ты бы хоть с батей перетер, — прогудел голос Басурмана. — Про Глешкину «крышу» только он знает.

— Вот где я видал твоего Глешку! — Модный задышал нервно, с присвистом. — То же мне, положенец нашелся! Я таких из параши жрать заставлял.

— Если Глешку без спроса кинем, батя всех в параше перетопит.

— Что-то ты, Басурман, базарить не по делу начал. Зассал, так и скажи. Вон, Родик вместо тебя поедет.

— А что, поеду! Ночь туда, день обратно. Три «лимона» — ходка.

— Губу закатай, родимый! Ты на первом же посту ГАИ спалишься.

— Не понял?

— Цыц! Короче, Басурман, ты едешь или нет?

— Еду. Но только за товаром. Остальное меня не колышет. Хочешь кидать Глеба, твое дело. Я не подписываюсь. При всех заявляю.

— Мал ты еще заявы объявлять. — Туфли Модного проскрипели к углу, где жарко дышал пес. — Башли на дорогу я дам. Сколько надо?

Глеб резко, словно выплюнул команду, выдохнул.

Из ниши вырвался истошный рев. Заглушил шум в зале. В миг сделалось пронзительно тихо, все звуки умерли. Остался только этот крик раненого животного. Потом к нему подключился еще один, сначала низкий, животный, он в секунду взлетел до свербящего поросячьего визга.

Глухо бабахнул выстрел. Взвыл пес. Второй выстрел — и он затих. Только две человеческие глотки продолжали исторгать боль и ужас.

Мутный поток страха, тошнотворный и теплый, как из прорвавшейся канализации, хлестал из ниши в зал.

Крики разом оборвались. Но страх остался. В зале все еще висела плотная тишина.

Соседка, нервно дрогнув спиной, повернулась к Глебу.

Он усмехнулся в ее вытянувшееся лицо и тихо произнес:

— Предмет для игры в шары из трех букв? — Ответа в таком состоянии, само собой, она дать не могла. И он добавил: — Кий. А ты что подумала?

— Идиот! — выдохнула Наташа.

Зал ожил и забурлил. Дрелью в бетон засвербил бабский визг, но после звонкой оплеухи заткнулся. Сразу несколько человек сорвались со своих мест и бросились к нише. В бильярдной заметались возбужденные голоса.

Глеб краем глаза отметил, что пара-тройка солидного вида фигур сквозь полумрак заскользили к выходу.

Кто-то из обслуги с перепугу врубил динамики на полную мощь и включил цветомузыку. Огненные блестки заплясали на стенах. «Чао, бамбино, синьорита!» — мартовскими кошками затянули «Блестящие».

— Шапито! — Глеб покачал головой и одним глотком прикончил коктейль.

Мята, лайм и замороженный спирт, царапнув горло, ухнули в желудок. Взорвались бесцветным огнем.

За спиной, приближаясь, гулко затопали шаги. Дрогнула стойка, приняв тяжкий удар мощного тела.

— Слышь, жопник, полотенце и лед дай! — скрипя зубами, прорычал Басурман.

Бармен, ничуть не обидевшись, сноровисто выложил перед ним все требуемое. Глазами, лицом и всем телом спросил: «Чего еще изволите?» Получив в ответ тяжелый взгляд, испарился.

Глеб развернулся.

— Что там за бардак, Басурман?

Басурман прикручивал к левому запястью полотенце со льдом. Повернул голову. Удивленно уставился на Глеба.

— Ты еще здесь? — выдохнул он.

Глеб проигнорировал вопрос. Продолжал требовательным взглядом сверлить округленные глаза Басурмана. Пахло от Басурмана кислой нервной испариной, псиной и свежей пороховой гарью.

Басурман шмыгнул приплюснутым носом. От этого его глаза приняли обычный вид оплывших щелочек. Пальцы левой руки, торчащие из рулона полотенца, зашевелились, складываясь в распальцовки.

Глеб ждал, когда Басурман овладеет собой окончательно и с языка глухонемых, понятного только узкому кругу лиц, перейдет на общеупотребительный разговорный.

— Прикинь, бля… Эта падла на Модного бросилась! Вгрызлась в яйца, аж кость там какая-то треснула.

— Лобковая, — подсказал Глеб.

Мысленно представил тяжесть раны.

Получалось, Бакс Рваный, выражаясь протокольно, нанес хозяину телесные повреждения, не совместимые с жизнью.

— Родя, шестерка гребаная, сунулся, а Бакс его за ляжку… Полкило оторвал, я говорю! И опять на Модного кинулся. Вцепился в яйца и рвет, аж брызги летят.

— И ты его…

— А что делать? Не грызть же его зубами. Впаял между лопаток. Потом под ухо — и хана. — Он показал повязку. — Лягнул, сука. Когтем продавил до кости, прикинь. Хорошо, что кровь не идет.

— Но не оторвал же. Доехать сможешь.

Басурман тупо покачал головой.

— Бате нужно доложить.

— И что ты ему скажешь? Батя — не хирург, яйца Модному назад не пришьет. Но за товар открутит всем, у кого они еще остались.

Басурман сделал каменное лицо. В узких щелках затаились по-звериному напряженные зрачки.

— Не сиди, как приклеенный, Басурман. А то всю жизнь на подхвате будешь. Пока шестерки вокруг Модного кудахчут, сделай дело и доложи бате. Можешь верить, зачтется. — Глеб сполз с табурета. — Пора, а то сейчас менты со «скорой» завалятся.

— Не мандражируй. Мы Модного с Кикой через заднюю дверь выволокли, — сказал Басурман.

— М-да? Умен ты, Басурман.

Глеб наклонился, поднял с пола коробку. Взял под мышку.

— На дорожку дать? — спросил он, пробарабанив пальцами по картону.

На секунду глаза у Басурмана вновь раздвинули щелки век.

— Ну ты, блин, Глеб, фартовый! — слетело с его губ.

— Так дать или нет?

— Обойдусь.

— Как скажешь…

Глеб удобнее подхватил коробку. Свободной рукой достал из кармана две купюры, бросил на стойку.

Потом положил руку на талию соседки. Как раз туда, где между задравшейся рубашкой и поясом брюк золотилась легким пушком кожа. Ладонь сразу же впитала особенный, острый жар возбужденного тела.

Наташа рефлекторно выгнулась в пояснице. Оглянулась через плечо. В глазах не было удивления. Они ждали.