Михаил Серегин - Доноры за доллары

Доброву хорошо досталось, поэтому проводить с ним какие то ни было беседы нам не разрешили. Чехов долго матерился, после чего потребовал перевести больного в палату с решетками на окнах и приставить к нему охрану.

После этого мы наведались к одному из следователей, которому было поручено ведение дела, и представили имеющиеся у нас улики против Доброва и его сообщников.

В числе прочих были результаты экспертизы спермы, найденной в телах покойных девушек, и сведения о калибре пули и марке пистолета, из которого были убиты Лямзин и Людмила.

Следователь был несколько обескуражен и хотел знать подробности дела, которым, к его удивлению, кто-то уже вплотную позанимался.

Чехов, сославшись на спешку, утащил меня из отделения.

После этого мы нанесли еще один визит – к судмедэксперту, который как раз в тот момент занимался вскрытием тел двух других членов преступного экипажа.

Патологоанатом нервно рассмеялся, когда мы спросили, в каком состоянии находятся оба тела и есть ли у убитых какие-нибудь особенности. Он протянул нам пустой флакончик из-под таблеток. На дне перекатывались какие-то, как сначала показалось, стекляшки.

– Это что? – спросил Чехов, беря баночку из рук патологоанатома.

– Это я нашел в пищеводе и желудке одного из погибших. Алмазы, кажется. – Он снова хохотнул. – Вы именно это и разыскивали?

– Нет, честно говоря, – пробормотал Чехов. – Но и это – тоже неплохо. Передайте следователю.

После этого мы попросили разрешения посмотреть наконец на хищников, которые принесли нам столько неприятностей, но которых мы так и не смогли поймать живыми. Нам это позволили.

Чехов стоял и с брезгливостью рассматривал уже несколько приведенные в порядок, но все еще ужасные тела.

– Вот этим и кончается... Жизнь, как говорится, за жизнь. Жаль, нельзя вас убить дважды.

Мы вышли на воздух, и Чехов сказал:

– Так, теперь осталось только подобрать мою колымагу и подвести итоги.

Пока мы ехали за его машиной, составили схему преступной организации, расставив крестики там, где все закончилось смертью или разоблачением, и вопросы там, где до сей поры было что-то не ясно.

К нашему изумлению, вопросительных знаков было гораздо больше.

– Так, – подытожил Чехов. – У нас есть главарь и связующе-транспортное звено. Также разобрались кое с кем из исполнителей. Остались: бессознательный Головлев, истерический Воронцов, переломанный Добров. Также меня интересует, кто еще в санатории был причастен к этому делу. Кто-то же должен был похищенные органы пересаживать. Нужно поработать в этом направлении. Надеюсь, все подробности нам расскажут все наши многочисленные больные и никакого дорасследования проводить не придется. А то меня уже тошнит от этих сказок с подробностями. Так что езжай сейчас в клинику и постарайся привести в чувство этого горе-путешественника, а я наведаюсь к вашему анестезиологу, может быть, он мне что-нибудь поведает. Поехали, завернем за вещдоками, которые тебе этот парень припрятал.

Так мы и поступили.

В клинике меня ждало радостное известие: Головлев пришел в себя, и с ним вполне можно пообщаться.

Перепоручив обход больных одному из терапевтов, я поднялся в палату и сразу же наткнулся на его угрюмый взгляд.

– Здравствуйте, Сергей Львович! – радушно поприветствовал я его, не обращая внимания на презрительное молчание. – Как вы себя чувствуете? Головка не болит?

– Острите, Владимир Сергеевич, острите, – ехидно отозвался он, отворачиваясь к окну.

– Да, придется теперь острить мне – вам-то теперь не до шуток. Я бы на вашем месте сделал вот что. Положение ваше – не позавидуешь. Можно предпринять только одно: во всем признаться.

Он издевательски засмеялся.

– Зря хохочете, – обиделся я. – Видите, там на столе стоит такой замечательный блестящий телефон? Достаточно мне набрать несложный номер, как сюда явятся люди в симпатичной милицейской форме и без всякого чувства юмора. Мы им напишем бумажечку, в которой укажем, что вы – абсолютно здоровы и выдержите любой вид допроса. В том числе – с пристрастием. Вы же знаете, дорогой мой Сергей Львович, как наши стражи порядка любят допросы с пристрастием...

– Интересно излагаете, Ладыгин. Только за что эти парни будут подвергать меня допросу с пристрастием? За особые заслуги перед отечественной медициной?

– Да нет, Сергей Львович, у них будут достаточно веские основания.

Я наклонился поближе и, сделав страшные глаза, сказал:

– Знаете, чей труп сегодня утром я видел на столе патологоанатома? Вы даже не догадываетесь! Труп милого вашему сердцу директора чудо-санатория «Сосновая шишка» – вашего надежного покровителя и делового партнера.

Головлев лежал и не шевелился.

– Если смерть вашего ближнего не производит на вас должного впечатления, то могу вас уверить, что в живых остался один господин, который сейчас, как и вы, в плачевном состоянии, но скоро очухается – уж будьте уверены. К тому же он прохлаждается не в элитной клинике, как некоторые, а в специализированном заведении, где лежат всяческие опасные преступники. И он из себя партизана изображать не станет – запоет, как соловей. Потому как наши органы молчаливых подозреваемых отчего-то недолюбливают. И он долго сопротивляться не будет, ибо попал, как кур в ощип. И знаете, кого он первого сдаст в руки властей? Вас, дорогой мой Сергей Львович. Вы же хорошо знакомы с шофером инкассаторской машины, не правда ли? Это же он у вас забирал органы, которые вы отрезали у несчастных доверившихся вам людей?

Головлев смотрел на меня с ненавистью. Я подумал, что, если бы не его травма и не моя уверенность в собственной боеспособности, мне, пожалуй, было бы сейчас жутковато.

– Что я хочу вам предложить? – продолжал я, не собираясь долго рефлексировать по поводу его ко мне чувств. – Вам все равно придется отвечать перед законом – это однозначно. Но если вы успеете раньше ваших сообщников и поможете следствию, то, я думаю, вам это зачтется.

Головлев состроил презрительную гримасу.

– Кстати, – вспомнил я. – А куда же вы, дорогой мой, собирались от нас уезжать? С пустыми-то руками?

Он что-то вспомнил и с тревогой спросил:

– Где мой чемодан?

– Это вы у меня спрашиваете? Если честно, о существовании какого-либо чемодана я ничего не знаю. Вас нашли без сознания в туалете, в кармане пальто у вас был только паспорт и билет в один конец. Чемодана при вас не было.

Он закрыл глаза и болезненно поморщился, будто любое мозговое усилие приносило ему острую боль.

– Я с вами поговорю, – вдруг заявил он мне. – Только после. Сперва позовите патологоанатома Власова.

– Я, может быть, чего-то не понимаю, но, кажется, он уволился. В тот же день, как убили вашего сообщника и одну из медсестер.