Михаил Серегин - Черноморский Клондайк

Солнце скользило по лицу Афродиты-Анадиомены, заостряя свои блестящие иглы на участках, где сохранилась позолота. Арсений Адольфович встал с кресла, добрел до столика, где стоял чемоданчик из коричневой кожи, схватил валявшуюся рядом ткань – кусок серо-голубого габардина – и набросил на бюст.

Он не будет больше смотреть на эту изменившую канонам красоты и приличия богиню. Сердце сбавило свой неистовый темп, легкие почувствовали новый приток воздуха. Арсений Адольфович старался не глядеть на стеллажи с расставленными на них сокровищами, которые он отвоевал у времени и нынешних варваров. Целые, если не считать отбитых краев и ручек, и собранные по кусочкам амфоры и пифосы, глиняные статуэтки, изображающие сидящих женщин и актеров, добытые из курганных захоронений, расписные чернолаковые греческие сосуды, ваза с рельефными украшениями второго века до нашей эры, небольшая чернофигурная гидрия с нарисованной на ней передней частью быка, тянущегося к большому сосуду – лутерию, чернолаковая солонка и светлый глиняный сосуд для масла, лекиф с тремя пальметками, металлические изогнутые скребки – стригили, с помощью которых греческие атлеты счищали слой масла с приставшим к нему песком, – все, что услаждало глаз и амбиции профессора, теперь угнетало его.

Словно все эти предметы несли на себе тонны земли, пепла и лавы, из которых были добыты.

Все эти сокровища Арсений Адольфович хранил в ящиках вделанного в стену шкафа, которые запирались на ключ. Он выставил их на стеллаж, стремясь найти противовес ускользающей от него Афродиты. Профессор хотел убедить себя, что обладает достаточными ценностями, чтобы желать еще присовокупить к ним бюст богини. Но как только он окончил раскладку черепков и стригилей, силы покинули его.

Арсений Адольфович еще не добрался до сердцевины коллекции, намеренно как можно дольше сохраняя свой козырь в темных недрах шкафа. Бюст Деметры, мраморную головку Афродиты, терракотовую статуэтку этой же богини с голубем в руках, бронзовую статуэтку Посейдона Сосинея он берег на потом, решая выставить все эти прелести перед ликом лицемерной Афродиты-Анадиомены как упрек.

Он без конца любовался головкой Афродиты. Та была изображена с полузакрытыми веками. Кокетливое движение век богини затмевало для него косметические ухищрения современных женщин. Его осторожные пальцы досконально изучили овал ее лица, со всеми отметинами времени, со всеми царапинами и неровностями.

Он подолгу рассматривал фигурку Посейдона, играющее на бронзе солнце погружало его в транс. В его полуобморочном сознании вспыхивали радуги – одна другой ярче и цветистей. Он высвобождался из серого костюма, выпархивал, словно птица из порванных силков, и летел в Пантикапей.

Облаченный в хитон, смотрел он на величественные статуи Посейдона Сосинея и Афродиты Навархиды, установленные навархом Панталеоном.

Море плавилось на солнце, снежная белизна мрамора била в глаза. Кругом суетился не догадывающийся о грозящих ему испытаниях народ. Храм Посейдона, как и сам бог морской стихии, казался вечным.

Флот Митридата обуздывал коварных пиратов, мешавших торговле на Черном море. Посейдон Сосиней и Афродита Навархида хранили корабли от напастей, взирая с горы Митридат на понтийскую армаду.

«Митридат, Митридат…»

Имя понтийского царя отравленной стрелой проникло в мозг.

Яд пробежал по телу, заставив профессора резко выпрямиться. Его застывший взгляд медленно двигался по горе исторических документов, бумаг и книг, которые он беспощадным образом сгрудил, освобождая место для своей коллекции. Горечь досады затопила душу Арсения Адольфовича.

Сколько он ни бился над тайной Митридатовой казны – все впустую.

Он исследовал бездну документов и свидетельств, ездил в Грецию, Италию и Турцию, где дни и ночи рылся в архивах, стремясь разгадать тайну пропавших сокровищ. Он выдергивал из мрака обрывки писем, добывал из пепла лет исторические детали, складывал их, подгонял одну к другой, чтобы перед ним наконец заблистал хотя бы слабый огонек надежды. Он загорался и сдавался, неистовствовал и покорялся, отметал записи и свидетельства и снова бдил над ними, окрыленный какой-нибудь догадкой.

Так проходили годы. Арсений Адольфович, удивляясь собственному упорству, метался между веком Митридата и нынешним веком. Если бы его обследовал какой-нибудь психоаналитик, то отозвался бы о его мышлении как об импульсивно-компульсивном. Мысль профессора бежала по кругу, по замкнутому кругу.

Как ни было ему горько прощаться с Афродитой да и со многими другими находками, все эти огорчения лежали в верхнем пласте его сознания.

В глубине же слабо мерцал таинственный факел, освещавший выбитое в стене имя Митридата. При каждом его упоминании, при любом намеке на возможность разгадать злополучный секрет сокровищ пламя факела вспыхивало с новой силой, грозя расплавить мозг и душу профессора.

Вот и сейчас, обозревая горы бумажного хлама, испепеляемого на протяжении многих лет его недремлющим взглядом, он почувствовал в груди знакомое жжение. Нет, если так и дальше пойдет, он заработает инфаркт!

Думы профессора помимо его воли волнами омывали берег с названием «Митридат». Этот берег, подобно Вифинии или Каппадокии, лежал по ту сторону моря. На этой стороне мучился неразгаданностью древней тайны он, Арсений Адольфович Миллер, человек, для которого прошлое обладало большей реальностью, нежели современность.

Арсений Адольфович мрачно усмехнулся. При всей непохожести судеб, его и Митридата объединяла жажда могущества. Митридат добивался превосходства над Римом, Арсений Адольфович – превосходства историка, эрудиция и упорство которого заслуживали щедрого вознаграждения, например, Митридатовой казны. Профессор прятался за ширмой исторического интереса, чтобы не признаться самому себе, что прежде всего его интересует богатство и власть. И здесь он мало чем отличался от невежественного Хазара. Просто он, Арсений Адольфович, понял, что черпать золото и серебро можно из прошлого.

Он отказывался сравнивать себя с Хазаром, который незаконно сбывал найденные в раскопах древности через вице-мэра и отстегивал профессору определенную часть, зато с восторженным упоением проводил параллель между жизнью своей и Митридатовой. Митридат был умным, жестоким и подозрительным. Арсений Адольфович – здесь он готов был себя немного покритиковать – тоже не отличался добродушием, будучи при этом интеллектуалом. Митридат знал двадцать два языка, Арсений Адольфович – шесть, в том числе древнегреческий и латынь. Митридат не мог успокоиться, борясь за первенство на морях, в Греции и Малой Азии, и он, Арсений Адольфович, не знал покоя, разгадывая тайну царских сокровищ.