Михаил Серегин - Последняя охота

– Только и всего, Заур? – На загорелом точеном лице, как будто сошедшем с монеты, с чеканным профилем, жестко очерченным ртом и властным подбородком, выразилось недоумение, смешанное с легкой презрительной иронией. Обладатель этого лица, молодой мужчина, едва ли достигший тридцати лет от роду, побарабанил по крышке стола длинными пальцами, гибкими, как у пианиста. – Я что, буду шантажировать эту дамочку, выжимая из нее деньги? Не проще ли выжать деньги из самого ее муженька, для чего, кстати, вовсе не обязательно прибегать к моей помощи?

Его собеседник, человек лет сорока пяти, откровенно нерусского типа, с вислым орлиным носом, оливковыми глазами и подбородком близкого родственника Бабы Яги, покачал головой и сказал:

– Ты, Володя, так не говори. Я понимаю, что ты раньше по таким мелочам не работал. Ваш отдел, пока не расформировали, кромсал тузов. Но сейчас «Капеллы» нет, ты вышел в отставку и внезапно оказался никому не нужен. А деньги тебе нужны: ты не привык к плохой жизни.

– Я? – Владимир усмехнулся. – Да если бы ты, Заур, перебывал хотя бы в половине тех передряг, куда меня заносило волей или неволей, то сомневаюсь, что ты сейчас бы сидел передо мной.

– Я это знаю. Ты у нас птица высокого полета. Хотя какая ты птица? Ты – волк, Володя. Чистильщик леса от падали. Это, конечно, звучит высокопарно, но это так.

– Не будем говорить о нашей зоологической принадлежности, – ухмыльнулся тот. – Ты у нас тоже явно не тушканчик из пустыни Каракум. Значит, мне нужно надавить на эту бабу, сказав ей о компромате спецслужб на ее муженька? Дескать, если она не даст денег, то мало не покажется. Ну, понятно. Говоришь, она богата? Ну… и сколько же мне с нее взять, Дауров?

– Пятьдесят тысяч долларов, – ответил тот. – Из них ты получишь половину. Для меня не так важны деньги, сколько необходимость прищучить эту мерзкую семейку.

– А для меня, по крайней мере, в данный момент – важны деньги.

– Тогда действуй, – сказал Дауров.

– Сначала я должен получить тот самый компромат.

– Вот он.

Владимир кивнул головой. Двадцать пять тысяч долларов ему были нужны как никогда, особенно если учесть, что на настоящий момент у него не было и пяти. Некоторое время он просматривал представленную информацию, а потом спросил:

– Насколько я понимаю, мне нужно выпотрошить из этой семейки все до копейки, так?

– Совершенно верно, – сурово ответил Дауров.

– А почему ты поручаешь это именно мне? Мог бы поставить эту задачу своим «бычкам», отдал бы им за работу не половину всей суммы, как мне, а, скажем, десять процентов.

– Опасная семейка у них, – отозвался кавказец, – волчья семейка. Не всякий справится. Ты же – безусловно справишься.

– Еще бы, – холодно отозвался Владимир. – А чем это они тебе так досадили?

– Были дела. Это в принципе несущественно.

Владимир кивнул головой: профессионал до мозга костей, он привык не вникать в не относящиеся к «теме» дела, исходя из принципа: меньше знаешь – целее будешь.

– Так что дело ничуть не опаснее, чем любое из тех, что ты проворачивал, когда работал в отделе, – сказал Дауров.

– Ясно. Мне звонить отсюда?

– А что медлить – звони отсюда.

Влад взял трубку телефона, но тут же положил ее обратно и повернулся к заказчику:

– Значит, волчья семейка, говоришь? Ну что ж, хоть волчья. У нас и такой не будет. Мы с тобой – волки-одиночки.

– Какие твои годы? – отозвался Дауров. – Глядишь, еще переменишься к семейной жизни. Это мне в самом деле поздно, да и незачем… А ты, Володя, еще успеешь, если что.

Владимир скептически покачал головой: верно, мысль о том, что когда-нибудь у него может быть семья и дети, показалась не слишком абсурдной.

Молодой «волк» снял телефонную трубку и, набрав указанный Зауром Дауровым номер, проговорил:

– Инна Алексеевна?..

– У-уй, йо-о-о…

Белая муть с кисельными размывами понемногу обернулась потолком, в углу которого неподвижно застыла, запутавшись в застарелой драной паутине, стрекоза. Афанасий Фокин, созерцающий эту картину в трясущемся калейдоскопе своего утренне-похмельного взгляда на мир, не мог поручиться за то, что эта стрекоза не является плодом его больного воображения. Или зрительной дисфункции. Но и совершенно исключить вероятность существования этого насекомого он не мог, благо в ушах кто-то жужжал, то усиливаясь до надсадного гудения, а то стихая до шороха волн, волочащих за собой мелкие камешки.

Афанасий решил приподняться, но кто-то самым возмутительным образом засадил ему в затылок тупую свинцовую чушку, он пробормотал невнятное ругательство и ухнул головой в подушку. Некоторое время изображал из себя циклопа, пораженного Одиссеем в единственный глаз, а потом пробормотал:

– А гы-де это я?

– Гыде-гыде… – передразнил чей-то полнозвучный голос. – В Караганде!

– Хар-ррош ругаться! Это самое… пошли вы все, урррроды!! – на автопилоте проскрежетал Фокин. – Это самое… ты чего, Влад?

В проеме двери возник высокий мужской силуэт, а затем до Афанасия донеслось:

– Не-е, ты, Афоня, как обычно, в своем репертуаре. Помнится, когда ты пару раз просыпался сначала в Мельбурне, а потом в Лондоне и Берне и спрашивал, дескать, где ты находишься? И я тебе в рифму отвечал: «В Караганде», и, что характерно, ты верил. А вот когда ты в самом деле находишься в Казахстане, в замечательном местном городе Караганде, то начинаешь посылать меня по вектору «вон отсюда, педераст!» и говорить, чтобы я прекратил культивировать табуированную лексику.

Фокин оторвал от подушки свою голову, будто сработанную из железобетонной конструкции, и отозвался:

– Ну, ты, Свиридов, не мути. И так ху… йе-о-о!.. худо, в общем, мне.

– Еще бы, – скептически отозвался Свиридов и выпил кефиру из картонной упаковки, которую он держал в руке. В горле и ротовой полости Фокина, где воцарилась пустыня Сахара, подул суховей. И Афанасий жалобно попросил… нет, не кефиру вовсе, а граммов этак сто холодненькой водочки с холодным же томатным соком.

Свиридов расхохотался, бросил Фокину на кровать еще одну, нераспечатанную упаковку кефира и сказал:

– Хватит пьянствовать, Афоня. Нас ждут великие дела.

– А что такое?

– Да ты что, забыл, что ты вчера женился?