Михаил Серегин - Крестом и стволом

– А что? Надо попробовать, – сказал он и поманил кобылу за собой, поближе к остову.

Они провозились минут двадцать. Лошадь, похоже, понимала все, но сделать за священника его работу не могла. Она честно становилась рядом с самым остовом, но ни помочь ему взобраться наверх проржавевшей кабины, ни примериться, ни подать «копыто помощи» в момент посадки не умела. Но, когда он все-таки сел, кобыла тихо тронулась вперед и, подчиняясь каждому его движению и слову, повезла священника на юг, туда, где его уже ждали диакон Алексий и молодая, красивая супруга Олюшка.

Некоторое время отец Василий еще поглядывал по сторонам, рискуя свалиться с гладкой покатой спины, но потом успокоился. Ему даже подумалось, что, возможно, никакого пылевого облачка и не было или был это обычный степной ветерок, столь обожающий изображать из себя миниатюрный смерч. Они проехали до конца карьера, и умная животина, аккуратно выбирая дорогу, вынесла его наверх и повезла дальше по неширокой лесной тропе.

Лошадь никуда не торопилась, но даже один ее спокойный размеренный шаг равнялся двум его, и двигались они быстро и безостановочно. Несколько раз отцу Василию чудился звук мотора, но потом снова становилось тихо, и он успокаивался.

«Кто такой Бухгалтер? – думал он. – Что это за странная фигура? Ковалевский прихвостень Пшенкин считает, что именно Бухгалтер и заказал мне Парфена, подосланная неизвестно кем бывшая студентка то ли ГИТИСА, то ли Щуки Ленка Мокрухина разыграла передо мной целую греческую трагедию, лишь бы получить хоть какую-то информацию о Бухгалтере. А тут еще и эти – как их? – Батон и Рваный».

Он ехал и думал, но в голову ничего не приходило. У него не было ни одной надежной версии, кроме той, что имел этот самый Бухгалтер какое-то отношение к исчезнувшим парфеновским деньгам. Но и это ему почти ничего не давало. Ну, положим, это так, но он-то, священник православного храма, каким боком причастен?! От него-то им всем что надо?!

Старательно избегая дорог, они проехали березовый лесок до самого конца. Затем миновали кукурузные совхозные поля, затем обогнули увеличивающуюся с каждым годом усть-кудеярскую свалку, и еще не село солнце, как отец Василий въехал во двор собственного дома.

Здесь вовсю громыхали жестью, стучали молотками и скрежетали лопатами о дно емкости для раствора. Бригада Петровича торопилась выполнить заказанный объем работ до зимы.

– А пусть за нас работает медведь! – слышалось пение откуда-то с крыши недостроенной летней кухни. – А мы будем на него смотреть! У него четыре лапы; пусть берет кирку, лопату…

– Вовчик! Ты когда раствор подашь?

И в этот момент бригада увидела батюшку. Неизвестно, что они подумали, да и подумали хоть что-нибудь вообще, но и шум, и грохот моментально стихли, а вся бригада замерла, с открытыми ртами уставясь на отца Василия, горделиво возвышающегося на гнедом скакуне с широко расправленными плечами и по-пижонски заложенными назад руками. В его глазах сверкал благородный огонь.

– А мы тут… работаем, – сглотнув слюну, пояснил тот, что стоял поближе, и на всякий случай посторонился.

– Вижу, – устало и, как показалось работягам, немного недовольно откликнулся хозяин дома. – Ну что, мне кто-нибудь поможет или вы так и будете стоять?

Грузного, большого батюшку снимали с коня всей бригадой. Почти сразу же выбежала во двор и Ольга, но, увидев темные от усталости глаза мужа, сразу подойти не решилась и, только когда отец Василий подошел к ней сам, Олюшка встревоженно прижалась к широкой мужниной груди.

– Что с вами стряслось? Господи, это кровь?!

– Потом, – глотнул пересохшей гортанью священник. – Пойдем в дом, и попить мне дай.

Олюшка без расспросов набрала в огромную зеленой эмали кружку холодной чистой воды, напоила мужа, потом набрала еще одну кружку, потом еще… и только потом решилась задать вопрос.

– Что, опять?

Отец Василий кивнул.

Ольга прикусила губу. Она была сыта всеми этими совсем не поповскими приключениями по горло. Она смертельно устала бояться, еще тогда… когда был жив Парфен, еще тогда, когда Вера прибежала к ней домой под утро и сказала, что отец Василий уже допивает вместе с главным бандитом города вторую бутылку водки и они кричат и ругаются матом, обвиняя друг друга в неверном подходе к осмыслению бесконечной Вселенной.

– Я устала бояться, – тихо, но решительно сказала она. – С меня хватит.

– Милицию набери, – вместо ответа распорядился отец Василий. – Пусть пришлют человека с ключами от наручников. Извини, Олюшка, но я тоже устал.

Жена набрала сразу самого Ковалева, долго и укоризненно что-то кричала в трубку, требовала гарантий и вообще нормальной человеческой жизни. Отец Василий слышал все, но думал о другом. Он не знал, надо ли спрятать беременную Олюшку где-нибудь у родни шашлычника Анзора или все-таки подождать развития событий. Он не знал, как далеко пойдут эти бандиты в своих действиях. В этот момент он уже нисколько не жалел о том, что подкинул Ковалеву эту совершенно не духовную мысль об устройстве глобальной очистки Усть-Кудеяра от оставшихся без лидера бандитов. Сейчас эта мысль уже не казалась ему ни крамольной, ни недостойной священника.

«Что это со мной? – как о чужом человеке думал он. – Разве достойно допускать в своем сердце столь нехристианские движения души? Разве может православный священник мыслить такими категориями? Разве не с этим я боролся в себе всю свою жизнь?» И без борьбы соглашался сам с собой: «Да, все это так. Да, это не по-христиански. Но я слишком устал». Он знал, что все эти мысли только следствие огромной душевной усталости, что это просто слабость, но сегодня ничего иного ему не думалось.

Через десять минут во двор дома отца Василия подъехал ментовский «уазик», и из него выскочил красивый, стройный, довольный собой старший лейтенант Пшенкин. Он взбежал на крыльцо, без стука вошел в дверь и через секунду уже освобождал священника от оков.

– Ну вот, батюшка, а вы небось думали, что от милиции одни проблемы! – весело сверкнул он ровными белыми зубами, так, словно и не было избитого до синюшности ни в чем не повинного водителя Толяна, угроз подвесить попа «кверху жопой», словно не было ничего… – Заявление будете писать?

– Обязательно, – мрачно проронил священник. – Только не сейчас. Я сейчас занят. Можешь идти.

Он понимал, что ни Рваного, ни Батона менты сейчас в Красном Бору не застанут и с заявлением можно не торопиться.

– Там вами Тохтаров интересовался, – у самых дверей обернулся Пшенкин. – Говорит, если хотите, можете сегодня к нему подойти. У него что-то изменилось.