Михаил Серегин - Пастырь из спецназа

Отец Василий сел – ноги просто не держали. Казалось, что, остановившись, он позволил невероятной, многосуточной усталости навалиться на себя всей мощью. Остро закололо сердце – впервые в жизни, а в глазах поплыли красные круги.

– Миша! Я точно слышу! – крикнула Ольга. – Миша, смотри!

Отец Василий поднял глаза: со стороны Усть-Кудеяра прямо на них летел вертолет. Он знал, что так не бывает: вертолеты не прилетают спустя пару или сколько там прошло часов после подачи тревожного сигнала. Но вертолет был, и он летел именно к острову.

– Л-ю-уди! – закричала и запрыгала Ольга, размахивая мужниным подрясником. – Сюда-а! Мы зде-есь!

Священник тяжело поднялся. «Надо бы тоже покричать, – подумал он. – Обязательно надо… Сейчас… Да… Сейчас я немного отдохну и… покричу… Нет, отдыхать некогда. Надо сейчас… Как не хочется…» Перед глазами поплыли синие всполохи, и он почему-то услышал далекий мамин голос. «Миша! Мишенька! – ласково звала его мама. – Миша…»

Он плохо запомнил, как его поднимали на борт. Что-то кричала, тряся его за грудки, жена, что-то спросил строгий, сосредоточенный человек со шприцем в руках, размахивал руками молодой парень в куртке с яркими буквами «МЧС» на спине… Вот, в общем, и все.

И это уже потом он порывался вскочить с металлических раздвижных носилок, что-то объяснить о том, как попал на этот остров, рассказать, обязательно рассказать о костолицем, бывшем миссионере Борисе, погибшем, чтобы защитить его и его рожавшую в тот момент супругу…

Парни кивали, но лица их были тревожны, словно они и не были рады успешно проведенной операции. И только после второго укола отец Василий вдруг подумал, что не стоит, пожалуй, нагружать своими переживаниями и без того уставших спасателей. Потому что он тоже устал. Потому что он тоже… мысли путались, кружились в странном сюрреалистическом хороводе и покидали его одна за другой, пока голова не стала ясной, чистой и свободной от всего. Пустота – в этом был смысл покоя. Бог – единый и всемогущий – в этом был смысл Пустоты. Он захотел было испугаться крамольности этого своего нового понимания и не смог – Великая Пустота, царившая в нем, не умела бояться. А потом наступил сон.

Когда отец Василий окончательно проснулся, все было совсем по-другому. Он лежал на белых, чистых простынях у огромного, чисто вымытого окна, и солнце мягко освещало желтый линолеум пола и часть стены слева от койки. Священник не помнил точно, кто, что и когда ему говорил, но откуда-то знал, что с Олюшкой все нормально и даже то, что ребенок абсолютно здоров и весит три килограмма семьсот пятьдесят граммов.

На тумбочке справа в роскошной, синего стекла вазе стояли длинноногие темно-красные розы, а возле койки мирно дремала сидящая на жестком больничном стуле пожилая медсестра.

– Сестра-а… – весело позвал ее священник, и женщина вздрогнула и подскочила.

– Проснулись? И слава богу! Побегу, Константину Ивановичу скажу! – подхватилась она. – А то они мне строго-настрого приказали: как проснется, так сразу к нему!

Отец Василий улыбнулся; он помнил, какие строгости всегда наводил в своей образцово-показательной больнице Костя. По крайней мере, персонал всегда относился к своему главврачу, словно к «вождю всех времен и народов» – обожал и боялся одновременно.

Захлопали далекие двери, раздалась в гулком коридоре быстрая докторская походка, и на том конце действительно огромной, с трехметровыми потолками палаты появился сияющий улыбкой Костя.

– Очухался? Вот и молодец! А то я вчера твою Ольгу еле уговорил домой уйти.

– А что со мной было? – поинтересовался священник.

– Если я скажу, что перенапрягся, будет достаточно? – засмеялся Костя. – А то у тебя там такой список всего, что ого-го!

– А сейчас я здоров?

– К сожалению, нет, – покачал головой главврач. – Домой мы тебя, разумеется, выпишем, но именно домой. Никаких круглосуточных бдений в храме, никаких боевых и трудовых подвигов… Хватит, молодой человек, супермена из себя строить. Пора привыкать жить в мире с собой и окружением. Это тебе даже Ефимов скажет. Если выживет.

– Ефимов? – удивился священник. – Борис?

– Да, Борис Ефимов. А чего ты так отреагировал? – заинтересовался главврач.

– Так он же погиб!

– Еще чего! – хмыкнул Костя. – Этого таракана молотком надо бить по башке, и то не знаю, помрет ли! Крепкий, что твой грецкий орех! Сейчас, правда, без сознания…

– Так он что – здесь? У тебя? – приподнялся на постели священник.

– Ты лежи, – забеспокоился главврач. – Конечно, здесь. А кто, как ты думаешь, о тебе рассказал?

То, что поведал Костя, потрясло священника до глубины души. Нечеловечески живучий Борис Ефимов не только выбрался из-подо льда; он приполз на пост ГАИ, поднял на ноги всю милицию, сообщил, где следует искать попа и его жену, и только потом отключился.

Скобцов был счастлив: он уже и не надеялся поймать этого опаснейшего преступника. И только тяжелейшее состояние Ефимова вынудило его передать сектанта врачам районной больницы – технические возможности медслужбы изолятора не позволяли сразу оставить Ефимова за решеткой. Даже менты не могли не признать: если сектанта не отвезти немедленно в больницу, никакого свидетеля и соучастника у них просто не будет.

Так оно и было: когда Бориса привезли и передали из рук в руки Косте, у него оказались сломаны два ребра, сильно приморожены руки, а в грудной клетке сидели две пули из «макарова».

– Так что все дороги ведут в Рим! – хлопнул себя по коленям и деловито поднялся со стула Костя.

– Он в реанимации? – хрипло спросил священник.

– Да нет, я его в палату перевел, – пожал плечами Костя. – Уже глазками вовсю лупает.

– Я хочу его видеть.

– Невозможно, – покачал головой главврач. – Да и охрана там круглосуточно. Тебя просто не пропустят.

– Помоги мне, – попросил священник и начал подниматься с кровати. – Очень тебя прошу.

Костя с болью посмотрел на друга и печально вздохнул.

– Хрен с тобой. Пошли попробуем, – а потом подставил свое плечо и осторожно вывел отца Василия за дверь.

Менты упирались недолго. Они прекрасно знали, как долго и яростно враждовали между собой православный священник и сектантский миссионер, и не могли запретить отцу Василию плюнуть в рожу этому козлу.

– Ладно, батюшка, – с недоброй улыбкой сказал офицер. – Идите. Только недолго. И учтите, он нам нужен живой и здоровый.

– Я учту, – кивнул священник и вошел за окрашенную в белый цвет дверь.

Костолицый лежал один в огромной палате, как и отец Василий. Уже не было ни капельниц, ни персонала рядом. Только наручники на сложенных на животе длинных кистях да торчащий на исхудавшем коричневом лице большой коричневый нос.