Андрей Константинов - Мусорщик

И Влад помог. Уже на другой день в руки Зверева попала банковская распечатка.

Зверев отлично представлял, чего это стоило Чугунову! Информация о владельце кредитной карты — секретная банковская информация. Скорее всего, Владислав связался с кем-то из своих действующих коллег, наврал с три короба. А коллега понимал, что ему врут, но понимал также и то, что Чугунка, видимо, прижало крепко, поэтому из корпоративной солидарности смастерил солидный запрос на фирменном бланке с круглой печатью. Он, этот неизвестный Звереву чекист, шел на безусловный риск. Говоря официальным языком — «злоупотреблял служебным положением». Получи дело огласку (а этого никогда нельзя исключить стопроцентно), чекист гарантированно вылетал со службы… Зверев «комитетчиков» не особо любил, но к тому парню, который помог Чугунову, испытывал чувство благодарности.

Семнадцатого августа кредитной картой «Америкэн кредит» пользовались трижды. В 12:47 владелица карты оплатила в универмаге «Пассаж» покупку косметического набора стоимостью сто двадцать девять долларов… Это Зверева нисколько не заинтересовало. В 18:47 с использованием карты был сделан телефонный звонок продолжительностью девяносто шесть секунд на номер 249-…-… (Костылеву, с удовлетворением отметил Зверев). И наконец, в 19:10 еще семьдесят три доллара были сняты с карты. Это уже за кофеек и текилу.

Владелицей карты являлась… Анастасия Михайловна Тихорецкая.

Ночь кончалась. Небо еще было черным, но уже появились в нем серые полутона… Почти незаметные пока. А у земли забрезжил туман, засеребрился.

Стало холодно, и Обнорский завел двигатель.

— Значит, Настя, — негромко сказал он, нарушая молчание.

Зверев не ответил. Что, собственно, он мог сказать?.. Снова на Малом проспекте проскрежетал трамвай, а из темноты вынырнула большая бродячая собака, села у машины и посмотрела на Зверева грустными глазами беженки.

— Что будем делать, Саша? — спросил Обнорский.

— Не знаю.

— М-да… Ситуевина, конечно, невероятная… На уровне полного идиотизма, плавно переходящего в российскую реальность… Что будем делать, опер?

— У тебя сигареты остались?

— Нет ни хрена.

Зверев вытащил из пепельницы, набитой доверху, окурок, расправил его и закурил. Пламя зажигалки отразилось в лобовом стекле и черных собачьих глазах.

— К официальным властям идти нельзя, — сказал Обнорский.

— К официальным властям?

— Да. В прокуратуру, ГУВД, ФСБ… нельзя. Потому как в процессе следствия непременно засветишься ты и Виталий.

— Подожди, Андрюха, подожди, — сказал Зверев. — Ты о чем?

— О том, как реализовать твое раскрытие. Зверев закашлялся, сунул окурок в пепельницу, затушил.

— А кому это нужно? — спросил он. Обнорский удивленно посмотрел на Зверева:

— Не понял… Как — «кому это нужно»? Это ты спросил?

— Да, это я спросил… Кому, на хер, это все нужно?

Обнорский тоже вытащил из пепельницы окурок. Закурил.

— Хорошо, — сказал Обнорский. — Я отвечу тебе, кому это нужно. Но сначала я хочу услышать от тебя: зачем ты занимался этим делом? Зачем ты искал убийцу, Саша?

Зверев молчал.

— Это интоксикация, Саша… в тяжелой форме.

— Не понял.

— Ты отравлен этой женщиной. Ты рыл землю, шел по следу. Ты не знал одного: что в конце цепочки окажется Настя… Теперь ты говоришь: кому это надо? Если бы заказчиком оказался Наумов, ты бы сказал это?

— Не знаю.

— Лжешь. Ты не мне лжешь, Зверев. Ты хочешь обмануть себя. Но этого пока еще никому не удавалось. Не удастся и тебе.

— Чего ты хочешь?

— Ее нужно остановить. Она убивает, Саша. Неужели это нужно объяснять тебе? Она убивает.

— Послушай, Андрей… Может быть, она была просто посредником? Заказ сделал Наумов. А ее заставил посредничать. А?

Обнорский помотал головой:

— Саня, Саня! Ты действительно отравлен… Она убивает! Она начинала с кидка. Потом подставила вас под судейский пресс, заперла в тюрьму… Может быть, ты готов простить это. Но теперь она стала убийцей. Ее необходимо остановить!

— Но… как? Как ты хочешь это сделать?

— Не знаю, Александр Андреич… Давай-ка не будем пороть горячку. Обдумаем все спокойно. И посмотри — ночь уже кончается.

Зверев ничего не ответил. Он только подумал, что не за каждой ночью следует рассвет.

Обнорский уехал. Ушел и Зверев. Во дворе осталась сидеть собака с глазами беженки.

Охранник был предупрежден и пропустил Обнорского без вопросов. Андрей пересек гулкий вестибюль и начал медленный подъем по широкой мраморной лестнице. Он чувствовал себя крайне неуютно. Видимых причин для этого не было: он шел сообщить Марии Малевич, что ее страхи напрасны, что ни ей, ни ее ребенку ничего не угрожает… Причин вроде бы и не было, а паршивое настроение было. Скверно, брат?.. Скверно.

Вдова вице-губернатора распахнула дверь… Как будто ждала.

— Я ждала вас, Андрей… Что вы мне принесли?

«Я принес тебе хорошую новость: твой муж тебе изменял с женщиной, которая его убила».

— Я принес добрые новости, Маша.

В гостиной он встретился взглядом с Малевичем в черной рамке. Умные и ироничные глаза покойного вице-губернатора смотрели так, как будто знали что-то такое, чего не знают другие… «Теперь, Миша, я тоже знаю», — думал Обнорский.

— Что же вы мне скажете, Андрей? — спросила вдова, когда они сели в кресла у журнального столика.

— Вам нет нужды чего-либо опасаться, Маша, — ответил Обнорский.

— Вы!.. Вы нашли убийцу? Вы нашли его?

— Не я, наше агентство. И, строго говоря, не убийцу, а заказчика.

— И кто же он? — спросила вдова медленно. Слова, казалось, зависали в воздухе.

— Я думаю, Маша, что вам необязательно знать имя. Все оказалось не так просто… поверьте мне на слово. Поверьте также и в то, что вы в безопасности.

— Но мне необходимо знать, кто и за что убил моего мужа. Вы не находите?

— Иногда знания причиняют боль, Мария Антоновна.

— Неизвестность причиняет боль еще большую, Андрей Викторович… я имею право знать, — твердо произнесла вдова. Обнорский посмотрел на портрет.

— Что ж… Наверное, вы правы, — сказал Андрей. — И, коли вы настаиваете, я расскажу. Но вам следует быть готовой к… к разочарованию.

— Его убили из-за женщины?

— И да и нет… Даже не знаю, как сказать.

— Говорите правду, Андрей. Я не истеричная домохозяюшка… Я вдова большого общественно-политического деятеля, — с издевкой произнесла Малевич. — О-хо-хо, какого большого… кобеля. Ну! Говорите!

И он рассказал. Он говорил медленно, выстраивая фразы продуманно-нейтрально, переставлял акценты и, уж разумеется, не называл никаких имен… Покойник иронично улыбался из красивой черной рамки. Он был отделен от мира рамкой и полированным стеклом. Он имел право на иронию.