Дмитрий Вересов - Сердце Льва

Мысли, сонные и ленивые, крутились тяжело, словно жернова, настроение было паршивым, хотелось снова уткнуться мордой в шубы и спать, спать, спать…

Знать бы, что будет, наперед — жить было бы скучно. А так…

В понедельник утром Андрона вызвал майор Семенов.

— Лапин, сегодняшнюю учебку можешь послать в анус. Звонили из управы, просили три букета. Бабам генераловым. Снимай хэбэ, бери машину, дуй.

Вот так, одевайся, дурак, обувайся, дурак, поедешь, дурак, к царю. Скорее, к Змею Горынычу, в логово начальника внутренних войск по Северо-Западной зоне. Бабам цветы, детям мороженое. Господи упаси перепутать, не потрафить или плохо прогнуться. Ошибаться нельзя, будет хуже, чем саперу. И Андрон в грязь лицом не ударил, честь полка не посрамил — на Андреевском рынке урвал у черных целое ведро гвоздик, в спешке даже не выбросил кирпич, положенный для устойчивости на дно. Разделил соцветия революции на три части, завернул каждую в целлофан, весело скомандовал водиле:

— Трогай, брат, на Халтурина.

Именно там, на бывшей Миллионной, совсем неподалеку от Эрмитажа, и размещалась штаб-квартира ВВ, в массивном, основательной постройки доме. Волнуясь, но не показывая вида, Андрон прошел через КПП, взлетел по мраморным ступеням на второй этаж и, миновав просторную приемную, предстал перед главным комиссаром всей Северо-Западной зоны.

— Здравия желаю, товарищ генерал-майор, ротный писарь рядовой Лапин! Представляюсь по случаю доставки цветов!

Он чувствовал себя словно Иоганн Вайс в имперском бункере на приеме у фюрера. Не хватало только эсэсовской формы, шнапса и костлявых ключиц фройляйн Ангелики.

— Вольно, боец. — Комиссар насупился, глянул настороженно на букет, медленно поднимаясь из-за стола, в нудном, скрипучем голосе его звучала тревога. — Да, хороши настурции, знатно отпочковались, махрово. И почем же такое? Дорого небось?

Судя по интонации, настроение его заметно ухудшилось.

— Ну что вы, товарищ генерал-майор, какие тут могут быть деньги? — Андрон, не прекращая жрать начальство глазами, изобразил восторг, замешательство и приторную улыбку. — Это ведь все равно, что платить за цветы, возложенные к могиле неизвестного солдата. За все уже уплочено сполна.

Генерал ему не нравился, мелкий, жилистый. На клопа похож, злого, кусачего. Если раздавить, чрезвычайно вонючего.

— К могиле какого это неизвестного солдата? А-а-а. — Скуластое лицо расплылось в улыбке облегчения. — Молодец! Как говоришь, фамилия-то? Кто ротный командир?

А тем временем цепкие руки его все мяли букеты, прикидывали их на вес, трепетно и с интересом шуршали целлофаном — комиссар выбирал «настурции» помахровее, посвежей.

— Лапин! Рядовой Лапин, товарищ генерал-майор! — Андрон отдал честь, притопнул, вытянулся струной. — Командир роты товарищ старший лейтенант Сотников, товарищ генерал-майор!

— Лапин, Лапин, рядовой Лапин. Сотников, Сотников, старший лейтенант Сотников. — Напрягая память, генерал прищурился и жестом триумфатора протянул Андрону руку. — Так и запомним — рядовой Сотников, старший лейтенант Лапников!

Странно, но память комиссара не подвела — светлой годовщине дня рабочей солидарности Анд-рон урвал второй крест, первой степени, а старший лейтенант Сотников поднялся в капитаны…

Под вечер в каптерке второй роты Сотников, Зимин и старшина крупно разговаривали по душам с сержантом Скобкиным, а Андрон и художник Загуменный, сидя у окна за стеллажом, тихо предавались прекрасному — обсуждали колорит и композицию новой картины мэтра.

Это был рисунок — монументальный, два на три метра, на обратной стороне плаката по ГО. Молодая высокогрудая и крутобедрая смуглянка в ожерелье, чулках в крупную сетку и туфлях-лодочках грациозно и пленительно поставила стройную ногу на спинку стула. Цветущее тело ее вакхически изогнулось, давая полную возможность рассмотреть все потаенные, вызывающие сердцебиение подробности, полные, сердечком, губы красавицы улыбались загадочно, маняще, напоминая о безудержных наслаждениях цветущей плоти. Манера Загуменного напоминала чем-то стиль Рубенса, Брюллова и молодого ван Дейка, чувствовалось, что глаз его верен, душа возвышенна и рука тверда. И не только рука…

— Я тебя, суку, на ноль помножу, ушатаю, вые…у и высушу! — пообещал напоследок Сотников и зверски ощерился. — Завтра же поедешь на губу. Эй, Лапин, готовь зеленое хэбэ этому засранцу.

Андрон с готовностью оторвался от созерцания прекрасного и вытащил хэбэ «зеленого» сержанта — тесная, обтрюханная гимнастерка, штаны необъятные, мешком, ни один уважающий себя боец такие не наденет. Спецфасон для любимых командиров. Правда, теперь-то Скобкин навряд ли останется сержантом. Это же надо быть таким дебилом — свинтить по бабам с земляком из автороты, разобрав для этих целей стену в боксе, не поделить блядей с метровскими ментами и сгореть глупо и бездарно уже под самый дембель!

На следующий день Скобкина посадили на УАЗ и повезли искупать. Вспомнил Андрон о сержантском существовании недели три спустя, когда его вызвал к себе Сотников.

— Лапин, Тимохин занят. Бери машину, заберешь с Садовой Скобкина.

Чего проще… Андрон залез в УАЗ, поехал на губу. В отличном, между прочим, настроении. Приятно посмотреть в глаза врагу, униженному, вывалянному в грязи, сказать небрежно: «Что-то невеселый вы, товарищ сержант, и вообще, звонкий, тонкий, прозрачный. Ничего, капитан Сотников вас развеселит».

До губы долетели быстро, как на крыльях. Андрон выправил в комендатуре пропуск, потер сапог о сапог, чтобы лучше блестели и по своей воле направился в узилище. Нехорошо было там, мрачно и строго: ржавые, помнящие еще, верно, декабристов решетки, всякая идущая навстречу сволочь, коей нужно отдавать по уставу честь, витающая в воздухе вонь субординации и дисциплины. На плацу фигачили строевым старший лейтенант с капитаном, а неказистый мичман весело подбадривал их писклявым голосом:

— Више ногу, товарищи офицеры, више ногу! Уставной канкан не для слабонервных.

— Разрешите?

Андрон, постучав, просунулся в канцелярию, топнул по всей форме, так что люстра закачалась, мол, мы такие-то такие-то и прибыли за опальным сержантом Скобкиным. Приказано доставить живым или мертвым!

— А забирайте, со всем нашим удовольствием, на хрен ли он нам теперь такой!

Сержант Скобкин и в самом деле был нынче нехорош, заморенный, похожий на покойника. Хэбэ его было невероятно грязно, эмблемы на петлицах заменены одна на автотранспортную, другая на бронетанковую, видимо, в знак протеста. Что-то сразу расхотелось Андрону в глаза ему смотреть, а уж улыбаться язвительно и, тем паче. На обратном пути, не доезжая Фонтанки, он велел водителю затормозить у шашлычной, купил без очереди бозартмы, набрал немерено хлеба и притащил в машину Скобкину — жри.