Дмитрий Вересов - Сердце Льва

— Ордена Ленина? — с завистью переспросил генерал, сунул папиросу в пепельницу и помрачнел еще больше. — Ошибка исключена?

Это что ж такое получается? Выходит, Барбаросса это, может, и не Барбаросса вовсе, а наш герой невидимого фронта орденоносец Дзюба? Но тогда зачем ему комбайн? И если он все же не партактивист и не первопроходец, а злостный террорист и, матерый диверсант, то почему же его тогда наградили орденом Ленина?

— Ошибка исключена, товарищ генерал, я дважды проверял перфоленту, — болванистый подполковник хмыкнул, с самодовольным видом выпятил грудь. — Он это, он, волчина позорный. Только не это главное, товарищ генерал, — ликуя, он расплылся улыбкой победителя и выложил на стол две цветные фотографии. — Есть у него волчата, близнецы, уже заматерели. Один студент, отлынивает от армии, другой отслужил, маскируется под пролетария. В Ленобласти окопались…

— В Ленобласти окопались? — Генерал воззрился на снимки, почему-то вспомнил собственного отпрыска, конопатого, бездарного и запойного, вздохнул. — Ну а он что?

— А он, товарищ генерал, ничего. — Болванистый подполковник усмехнулся, щекастое лицо его выразило презрение. — Даже не знает, что детей наплодил. Да, наверное, и знать не хочет. Хищник, живет по законам джунглей.

Торжествуя, он закрыл свою секретную папку и принялся докладывать о проделанной работе — как кого нашел, допросил, установил. Тяжелее всего было отыскать врачиху, принимавшую роды у умирающей, угодившей под машину жены Дзюбы. Похоже, он сам ее и приговорил, чтобы замести следы вчистую. Что с него возьмешь — зверь.

— Да, да, тамбовский волк ему товарищ. — Генерал, потирая подбородок, погрузился в раздумье. — Так-с, так-с, так-с.

На его скуластом, раздобревшем с полковничьих времен лице играл здоровый румянец. Наконец он перестал барабанить пальцами по столу, встрепенулся, и глаза его молодо блеснули.

— Значит, говоришь, о волчатах своих ни сном, ни духом? Так мы ему намекнем в нужный момент. Прибежит как миленький да еще будет хвостом вилять, чтобы шкуры с них не содрали. А сейчас за ними нужен глаз да глаз, и лучше всего женский. Вы, подполковник, поняли мою мысль? Ну так давайте, давайте, выполняйте.

Генерал не знал, что волки хвостом не виляют.

Следующие три дня Тим провел в тупой, серой прострации. Все валилось из рук, из чтения давались только записки фон Грозена, в этом Тихомирова не обманула, возвратила оригинал, присовокупив к нему и экземпляр ксерокопии, — четкой, чистой, на белейшей финской бумаге, изготовленной явно не на раздолбанном оборудовании Публичной библиотеки. И когда удавалось уснуть, снился Тиму черный кот Тихон, парящий над Ленинградом верхом на единороге Арнульфе и лихо разящий шашкой-волчком полчища цвергов, нагло оккупировавших городские пункты приема стеклотары. Уже устала рубить когтистая лапа бойца, осклиз от мерзкой зеленовато-бурой крови благородный клинок, а врагов все прибывало и прибывало…

Душевному покою такие сны не способствовали, бодрости не прибавляли. И Тим несказанно обрадовался, заслышав скрип входной двери и четкие, убедительные шаги в крохотном коридорчике. Эти шаги не могли принадлежать ни Варваре Ардальоновне, ни Арнульфу, имевшему обыкновение передвигаться бесшумно.

— Андрон! — крикнул Тим, затушил сигарету и поднялся с кровати. — Здорово!

Жалобно взвизгнула открытая пинком хлипкая дверь, в проеме показался черный, плечистый силуэт Андрона.

— Ну, здорово, коли не шутишь… — прохрипел он, не входя внутрь.

Тим остановился. Что-то тут не так.

— С тобой все в порядке?

— Лучше не бывает. — Андрон недобро усмехнулся, шагнул в комнату. — С мамой моей, значит, Новый год встречал? Чаек, значит, пили, телевизор до гудочка смотрели?..

Резким движением он опрокинул шаткий столик, рассыпались бумаги Тима, глухо брякнула об пол алюминиевая кружка.

Тим принял боевую стойку.

— Да! Да! — звонко выкрикнул он. — Да, я был у Лены! Ну и что?! В ногах теперь у тебя валяться? Прощения просить?

— А такое прощают? — Андрон двинулся вбок, намереваясь обойти упавший стол. — Я тебя, студент, бить не буду. Я тебя сразу убью…

Тим с кошачьей ловкостью отпрыгнул в угол, сорвал со стены кубанскую шашку.

— Не подходи, Андрон! Не подходи! Башку снесу!

— Даже так?

Не спуская с Тима прищуренных глаз, Андрон осторожно отступил к двери, плавно опустил руку в карман кожаного пальто, так же плавно вытащил. В ладони зловеще блеснула сталь финки-выкидухи.

— Положи селедку, студент, — презрительно кривя губу, проговорил он. — Метну в горло — хрюкнуть не успеешь.

— Попробуй! — выкрикнул Тим. — В капусту покрошу к е…еням!

Шашку он держал двумя руками, прямо перед собой, чуть по диагонали, как самурай свою катану, готовый отразить любой маневр противника.

Они стояли подобравшись, набычившись — два молодых лося, готовые не на жизнь, а на смерть бороться за красавицу-важенку.

— Чего ты добиваешься? Еще не понял, что ты тут лишний? В сторону, Андрон, в сторону, добром прошу…

— Добром?..

Неуловимым движением Андрон метнул нож в противоположный от Тима угол, угодив острием аккуратно в горло плакатному Брюсу Ли. Ногой пододвинул чудом не упавшую табуретку, сел. Тим опустил шашку.

— В тебе добра, что в говне алмазов, — устало произнес Андрон. — Пришел бы, открыто, как мужик, признался — так мол и так… Что, мы бы с тобой бабу не поделили, что ли?

— Лена не баба! — выкрикнул Тим.

— Ага, мужик замаскированный! Ты иногда все-таки думай, что говоришь…

— И тебе того же! В чем это я, по-твоему, должен признаваться? Что провел ночь с любимой женщиной? С моей, заметь, женщиной, к которой ты бегаешь тайком и от законной жены, и от нее самой, прикрываясь моим именем!

— И поэтому ты решил заложить меня?

— Что?! Я? Заложить? Тебя? Да я твоих родственничков долбаных и как звать-то не знаю!

— При чем тут родственнички? Ты меня Ленке заложил, гад!

— Ленке?! Тебе, блин, лечиться надо! За каким хреном мне тебя Ленке закладывать? Как ты это себе представляешь? Мол, извини, дорогая, мы тут с корешем, будучи де-факто на одно лицо, решили приколоться и тебя, родная, на двоих расписать. Так? Догадываешься, куда мы после этого будем посланы? Оба? Андрон крякнул и почесал затылок.

— Да… Только ведь я уже.

— Что «уже»?

— Послан. Далеко и надолго… Хотя и прибыл без опозданий, с букетом, при параде. А вместо привета — через закрытую дверь по матери. Открытым текстом.

— Ничего не понимаю… Хотя — ты сегодня к ней заезжал?

— Ну да… Как договаривались, четвертого в четыре.

— Все ясно. Это не тебя послали, это меня послали. Она предупреждала, что к ней какие-то люди приезжают, и взяла слово десять дней не появляться и не звонить.