Фридрих Незнанский - Одержимость

— Но ведь в последние годы шахматы получили мощный толчок для дальнейшей эволюции благодаря развитию Интернета, то есть и компьютеров…

— Благодаря популярности нашей игры в Индии и Китае — вот благодаря чему!

— Поговорим о предстоящих соревнованиях в Германии, в Дортмунде, и матче в Майнце. Каковы ваши планы?

— Надеюсь сыграть этим летом как можно лучше!

— Чувствуете ли вы себя после победы на супертурнире в Вейк-ан-Зее почти как чемпион мира?

— Нет, хотя я и встречался с многими чемпионами лично и не только за доской. Я действительно хочу выиграть мировое первенство. Когда я выиграю настоящее первенство мира, я скажу, что я победил того или другого игрока. Но если это не официальное состязание, тогда не о чем говорить, и даже такая мысль не приходила мне в голову.

— Хорошо. По крайней мере, вы не утверждаете, что вы — чемпион мира. Вы — один из самых немногих.

— Не волнуйтесь. Я буду утверждать это позже, когда я почувствую, что имею право так говорить.

15.01.2004.

Роман Исаев специально для журнала «Белый слон»

Окна, из которых Болотников и Мельник отправились в свой последний путь, располагались почти напротив друг друга. Как и две кучки замерзших гвоздик, только одна (для Болотникова) лежала на выступе фундамента, а другая (для Мельника) — прямо на асфальте. Кроме цветов, о случившемся ничего не напоминало, свежевыпавший снег, уже утрамбованный колесами подъезжавших к служебному входу автомобилей, прикрыл контуры тел на асфальте, навес, порванный Болотниковым, заменили на новый, люди не задумываясь ступали там, где несколько дней назад кто-то умер.

— Пойдемте отсюда, — сказала Брусникина.

— Да-да, иду. — Гордеев не двинулся с места. Она дала ему с полминуты, он смотрел на гвоздики и окна, она — в небо, покрытое плотными высокими облаками, под ними бежали мелкие облачка — разрозненные и рваные. — Девять теней под сенью великой тени, — продекламировал он угрюмо.

— Все, пойдемте! Здесь не мемориал. Сделайте хорошее спартаковское лицо, нам с людьми разговаривать. — Брусникина бросила его и быстро-быстро пошла к главному входу, пришлось нагонять ее бегом.

В самой гостинице тоже все шло своим чередом. У входа — вереница такси, швейцар с раскрасневшимся от мороза лицом — у автоматически открывающихся дверей, суета в холле. Ничто не напоминало о недавней драме.

Не вступая в переговоры с портье, они прошли к лифту. Двери с легким шумом разъехались, солидные постояльцы солидно покинули кабину, только белобрысый мальчишка лет десяти-одиннадцати в толстом свитере и несколько великоватых джинсах остался стоять у панели с кнопками. На местного «боя» мальчик не походил и отсутствием униформы, и молодостью лет, тем не менее, как заправский лифтер, с легким поклоном поинтересовался:

— Куда прикажете?

— Шестой, — усмехнувшись, ответила Брусникина.

Мальчик с видимым удовольствием вдавил указательным пальцем нужную кнопку и, убедившись, что половинки двери соединились, спросил:

— А зачем?

Гордеев с Брусникиной невольно переглянулись, а мальчик, не дожидаясь ответа на предыдущий, задал новый вопрос:

— Вы из шахматной федерации?

— А ты откуда знаешь? — удивился Гордеев.

— Вы без фотоаппаратов, значит, не журналисты, а милиционеры — они всегда какие-то кислые: как будто усталые или хотят спать. Ну и Вардан Георгиевич сегодня утром говорил, что из шахматной федерации притащатся какие-то новые проверяющие. Все, шестой этаж, приехали. — он посторонился, пропуская Брусникину, Гордеева пропускать не стал, тоже вышел: — Хотите, я вам тут все покажу? Или вы торопитесь?

— А ты тоже шахматист? — спросила Брусникина.

— Ага, я занимаюсь с Варданом Георгиевичем. Раньше у него была большая школа, когда еще Константин Львович у него учился, а теперь он уже одной ногой пенсионер, и нас осталось только несколько человек. Он говорит, у меня большое будущее, и сказал, что мне надо приехать сюда пораньше, чтобы посмотреть, как Константин Львович будет играть с «Владимиром I». А через неделю начнется детский чемпионат, и я там должен хорошо выступить. Жалко, тренируемся мы только утром, а потом делать нечего, мама простудилась, а одному мне гулять нельзя, потому что я в Москве только третий раз и могу заблудиться. Зато мама разрешает мне кататься на лифте.

Дошагали почти до конца коридора, мальчик постучал в дверь с номером 618 и тут же заглянул внутрь.

— Я занят, Даниил! — раздалось из-за двери. — Зайди минут через пятнадцать.

— Совещаются, — пожал плечами мальчик. — Хотите, скажу, что вы пришли?

— Пусть совещаются, — ответил Гордеев. — А тебя, значит, зовут Даниил?

— Данила. Мне так больше нравится.

— Очень приятно, Данила. Я — Юрий Петрович, — он протянул мальчику руку, и тот солидно ее пожал, — моя коллега — Евгения Леонидовна.

— Мою маму тоже зовут Евгения, — обрадовался Данила, — только она Ивановна. Хотите, я познакомлю вас с мамой, или покатаемся еще на лифте, или пойдем в конференц-зал и там подождем, пока Вардан Георгиевич освободится?

— В зал, — решил Гордеев, и мальчик вприпрыжку помчался впереди, гордый отведенной ему ролью гида.

— Нельзя допрашивать ребенка в отсутствие родителей, — насмешливо заметила Брусникина, — вам полагалось бы это знать.

— А мы и не собираемся его допрашивать, мы просто ждем, пока освободится Мовсесян, — парировал Гордеев. — Он и так не слишком расположен с нами общаться, а выдерни мы его с совещания?.. «Притащатся» — это ведь не мальчик придумал. В разговоре с нами наставник Мельника наверняка будет гораздо более тщательно выбирать слова…

— А устами младенца глаголет истина?

— Вот именно, и мы ее просто выслушаем, обещаю даже не задавать никаких вопросов, непосредственно касающихся самоубийств.

— Ну, вы идете? — крикнул с другого конца коридора Данила.

— Хотя, если желаете, можете пока познакомиться с его мамой, вашей тезкой, — предложил Гордеев, ускоряя шаг.

Брусникина, красноречиво фыркнув, пошла следом. Конференц-зал был на втором этаже, но Данила почему-то лифту предпочел лестницу — видимо, захотелось покататься еще и на перилах.

Конференц-зал был знаком Гордееву по видеозаписям пресс-конференций и телевизионному репортажу о последней партии Мельника. Только тогда зал был заполнен людьми, гулом голосов, а сейчас здесь тихо и пусто. Возвышение-сцену освободили: ни стола президиума, ни компьютера, ни большого экрана, на котором дублировались ходы во время партий, и транспарант с символикой скоропостижно закончившегося матча, конечно, тоже сняли. Двое рабочих в униформе отеля возились у стены с какими-то проводами, на посторонних они внимания не обратили.