Фридрих Незнанский - По агентурным данным

— Ничего, до утра посидит взаперти. Еду ему принесут. Сена там хоть отбавляй. Да и компания есть. А ты будешь ночевать там, где я приказал, поняла? Анджей! — окликнул он своего холуя. — Отведи даму в Марьину избу. Принеси молока и хлеба.

— Это с удовольствием, — ухмыльнулся Рудольф, но тут же осекся под взглядом Домбровски.

— Прошу, пани! Нам туда! — подобострастно склонившись перед Верой, указал он путь.

— И быстрее!

— Конечно, Мирослав Иванович!

Весь остаток дня и вечер Вера лежала на лавке в пустой хате, расположенной на окраине села. На столе стояли кувшин молока и ломоть хлеба, но она не притронулась к ним. Тоска холодной змеей сжимала ей сердце. Вся радость от освобождения Максима из тюрьмы ушла, улетучилась под ледяным, пронизывающим насквозь взглядом Курта. Понял ли он, что связывает ее с Максимом? Может быть, и нет. Но очевидно было то, что он хочет избавиться от ее возлюбленного. Она тоже научилась за долгие годы читать его мысли, видеть в непроницаемых для других людей глазах то, что таилось на дне его темной души.

Было темно и тихо. В селах ложатся рано. Из разговора Курта и вестового она уяснила, что завтра рано утром друзей Максима куда-то переводят и что Курт должен отбить их у конвоя и, видимо, привезти сюда. А она останется здесь в качестве заложницы. Чтобы Максим не сбежал. Только сердце ей подсказывало, что Максим может и не вернуться. То, что здесь на ее глазах сделать он не решился, легко совершить во время операции, списав на военные, так сказать, потери. Да сам и мараться не будет, поручит упырю своему. А тот уж расстарается.

Очень хотелось подойти к стене амбара — местной тюрьмы — и хотя бы голос услышать, утешить и подбодрить любимого, предостеречь, чтобы был осторожен. Но идти было нельзя: она никого здесь не знала. Мирослав Иванович — здешний полубог, каждый немедленно сообщит ему, что она нарушила приказ, ушла из-под домашнего ареста, и она только все испортит. И никому не пожалуешься. Эх, отправить бы в город вестового какого-нибудь, чтобы сообщили в НКВД, что ли? То, что еще вчера казалось ей страшнее страшного, теперь перед новой угрозой теряло прежнюю силу. Пусть приедут из НКВД — им в первую очередь нужен Домбровски. А они с Максимом успеют скрыться. Она знала расположение лагеря в Карпатах, была там как-то с Куртом. Ну и что, что он разрушен? Даже и лучше — людей нет. И никто не будет искать их в этих руинах. А если и будут. за лагерем, чуть в стороне, такое есть место, о котором никто не знает. Настоящий схрон в горной пещере, заваленной огромным валуном, а вокруг высоченные сосны и ели. Там запас воды и еды, Курт ей показывал — можно хоть неделю продержаться. А потом через границу. У нее были с собой документы на двоих: Владлену и Павла Ковальских — брата и сестру, бежавших из захваченной фашистами Польши. Через Карпаты в Румынию — а оттуда куда угодно хоть по морю, хоть по суше. Румыния — это особая страна. Там можно все купить, продать, спрятать и спрятаться. Надо только все организовать и не бояться.

Внезапно она услышала тихий разговор двух женщин. Вера подошла к оконцу, осторожно выглянула. Около соседней хаты стояли две женщины. Одна, высокая, нескладная, тихо плакала и жаловалась второй. на кого? Да на председателя! На всесильного Мирослава

Ивановича. Вера тихонько приоткрыла створку окна. Теперь она слышала каждое слово.

— Не убивайся ты так, Пелагеюшка, — жалостливо говорила та, что пониже ростом.

— Как не убиваться, Васена? — всхлипнула Пела-гея. — Беда в том, что председатель совсем людям голову задурил! Таисию сахаром да мукой подкармливает. Она у него чуть не с руки ест. а то, что он убийцу ее дочери покрывает — этого она и знать не хочет.

— Да с чего ж ты так уверена, что Анджей убийца?

— Так тятенька мне сами сказывали. Я ж к нему прошлой ночью пробралась. Охранники-то оба пьяные мертвым сном спали. Я ему поесть принесла. Там в углу амбара подкоп сделан, еще раньше. Тятенька нашел. Вот я ему хлебушка передала да молока. Этот-то ирод ни куска не дал. Пусть, мол, с голоду старик помирает.

— Ты спасибо скажи, однако, что он тятеньку твоего от толпы отбил. А то порвали бы в клочья!

— Это-то так. Да видно, у него свой расчет какой-то есть. Я уж тятеньку упрашивала бежать, уж как упрашивала! Там такой лаз — запросто пролезть можно. Даже смешно, что председатель не знает. Да он ни в какую: мол, коли сбегу, то все будут думать, что я злодей. И вам здесь житья не будет. Так и сказал. Уж я плакала, а он ни в какую.

— А что про Анджея-то? — с жадным любопытством спросила Васена.

— А Анджей, когда толпа разошлась, зашел в амбар, сел этак напротив тятеньки и говорит: «Что, мол, старый? Все шпионил за мной? И что у тебя вышло? Я и Марью убил и над Оксанкой потешился всласть. А прикончат за это тебя, дурака. Нечего было в чужие дела лезть!» — Так и сказал, мне тятя слово в слово передал. Еще всякие подробности пакостные рассказывал и ржал, кобели-на.

— Гос-споди, страсти какие. И ведь будет среди нас ходить, изверг! Может, завтра новую девку себе приглядит, упырь. А мы тут без защиты.

— А дети? Я, вон, за Олесю свою теперь пуще всего боюсь. Как ей по селу ходить? Каждый слово обидное сказать может, а Анджей этот… он ведь и дите не пощадит. Эх, надо бы в город ехать, там правду искать, да Олесю не оставишь.

— Слышь, Пелагея, они все вроде сами нынче ночью в город подадутся. Лошадей, я видела, овсом кормили, бричку перезапрягали. И бугай какой-то, бандит натуральный, к вечеру с гор прискакал, что-то передал ему, Мирославу-то… А бабу с молодым парнем видела? Видать, с города пришли. А баба в мужицком платье! Так он сначала с ней толковал, потом с парнем погутарил, да и в тюрьму его, к деду твоему. А баба вообще не пойми куда делась!

— Охти тошненько. — вздохнула Пелагея.

Вера, как будто ее в спину что толкнуло, выскочила на крыльцо. Бабы, увидав ее, истошно завизжали и бросились было в рассыпную.

— Стойте, бабоньки, стойте милые! — чуть не плача, крикнула Вера.

— Марья, что ли? Привидение, что ли? — стуча зубами, проговорила Пелагея.

— Да нет же, не Марья я. Это вы обо мне сейчас говорили. Это я из города пришла!

— Перекрестись!

— Вот вам истинный крест! — Вера широко перекрестилась.

Бабы осторожно подошли.

— Точно, в штанах мужицких. Ты кто такая?

— Вита меня зовут, да вы меня не знаете, — представилась она городским своим именем. — А пришла я к Мирославу Иванычу за защитой. Друг мой в беду попал, тоже напраслину на него возвели. Я его из тюрьмы вызволила, сюда привела, думала защиту найду, а Мирослав Иваныч его в амбар под замок! Из одной тюрьмы да другую, — всхлипнула Вера.

— Ишь ты… То-то ты в мужицком платье. Из самой львовской тюрьмы, говоришь, выкрала?