Фридрих Незнанский - Последняя роль неудачника

…И вот вчера он оказался перед бутиком на Тверской и уставился на манекен. Да, вот так она и выглядела перед отъездом — отсутствующий взгляд, крепко сжатые губы. Когда же его Альбина успела превратиться в манекен?!

Артемьев, пытаясь выместить свои чувства, принялся орать на пластиковую фигуру в витрине. Но подошел милицейский наряд. Двое вежливых молодых людей в форме проверили у него документы и предложили покричать где-нибудь в другом месте.

На его счастье, мимо проезжал все тот же Пашка Долохов. Он затащил Артемьева в свой «фольксваген» и вытянул из него все, что так мучило друга последние дни. Потом они заехали в клуб «Бункер», там выпили, и Долохов оттуда же позвонил Гордееву. Вот и вся история.

Наступила пауза. Гордеев пил минеральную воду, Артемьев смотрел в пол.

— Чего же вы хотите от меня? — спросил Гордеев.

— Чтобы вы ее нашли.

— В таком случае, вам нужен частный сыщик, а не адвокат. Я бы мог порекомендовать весьма компетентных…

Артемьев тут же перебил:

— Я не хочу разводиться, понимаете?

— Это другое дело, — кивнул Гордеев. — Но может быть, скажете, почему?

— Потому что я ее люблю! Разве недостаточно? — раздраженно ответил художник.

— В общем-то да, но…

— Что? — Артемьев в сотый, наверное, раз закурил, сделал несколько затяжек и тут же смял сигарету.

— Но позвольте вам не поверить. Нет, я говорю не о ваших чувствах, мне кажется, что у вас есть какой-то более осязаемый мотив, который сейчас движет вами.

Артемьев задумчиво молчал какое-то время. И Гордеев понял, что оказался прав. Да и немудрено: опыт, тот, который сын ошибок трудных, его ведь не пропьешь, как ни старайся.

— Ну так как же, Олег? — не выдержал наконец Гордеев, придя к выводу, что художник вообще не собирается отвечать на вопрос.

— Статуэтка, — сказал Артемьев.

— Статуэтка? — переспросил Гордеев.

— Да, статуэтка, — подтвердил Артемьев. — Она забрала с собой мою любимую статуэтку. Я хочу ее вернуть.

— Вы, наверно, шутите? — осторожно сказал Гордеев.

— Я хочу вернуть свою статуэтку. Пока не дошло до развода.

— Она какая-то ценная?

— Для меня — да.

— А вообще?

— Едва ли. Обыкновенная статуэтка из слоновой кости. Одногорбый верблюд. Я сам ее сделал. Я подарил ей этого верблюда к нашей свадьбе. А теперь хочу вернуть! — В голосе Артемьева зазвучал несвойственный ему металл.

— Большая статуэтка?

— Сантиметров двадцать в высоту.

Гордеев оценивающе посмотрел на него.

— Вот, значит, как? А наш общий знакомый решил, что вы близки к суициду.

— Может, и близок, — сказал художник без всякого выражения.

— Едва ли. Человек, которого заботит судьба статуэтки, производит впечатление… впечатление… — Гордеев затруднился с подбором подходящего слова.

— Сумасшедшего? — подсказал Артемьев.

— Я совсем не это имел в виду.

— Психа?

— Да хватит вам, — поморщился Гордеев.

— Нет уж, говорите как есть! Меня многие считают психом, я знаю! — воинственно сообщил Артемьев.

— Вот как? Кто же, например? Долохов считает?

Артемьев уставился на него, и в эту секунду Гордеев мог поклясться, что тот просто не понимает, о ком идет речь. Впрочем, возможно, не такие уж они с Долоховым близкие друзья, кто знает?

— А у вас было много клиентов-психов? — спросил художник.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Баш на баш? — предложил Артемьев.

— Ладно. Встречались такие, чего уж скрывать.

— А были такие, которые сами организовали преступление?

— К чему вы клоните? — нахмурился Гордеев.

— Ну ответьте, пожалуйста!

— У меня нет, но у моего приятеля однажды… — Гордеев вспомнил дело знаменитой балерины Кутилиной, которое расследовал Денис Грязнов1, директор агентства «Глория».

— И он не догадался?

— В какой-то момент догадался. Послушайте, Олег, какого черта? Что за неуместные вопросы? К чему вы клоните и на что намекаете? Хотите создать у меня ложное впечатление? У вас не получится. Я вижу, что вы глубоко несчастны. Но вижу, что здесь есть что-то еще.

— Вы так проницательны?

— Назовите это опытом. Ну так как же насчет ваших друзей? Они считают вас психом?

— Кое-кто… Нет, Долохов тут ни при чем, мы с ним вообще не часто общаемся. Скорее коллеги-художники, черт бы их побрал. — Артемьев ухмыльнулся. — Послушайте, Гордеев, давайте поедем куда-нибудь выпить!

— Поехать куда-нибудь я не против, — согласился адвокат, у него были свои резоны. — Только пить, по-моему, вам не следует.

— Как скажете. Сейчас я переоденусь и двинем. Вы на машине?

— Да.

— Отлично, а то я свою разбил на днях… — Артемьев натянул свежую рубашку.

— Сильно разбили?

— Не так чтобы очень… Дурацкая какая-то история. Откуда ни возьмись вылетела из-за угла тачка, и я в нее впечатался. Прямо в бок. Думал, покалечу там всех. Но ничего, целы. Только «мерс» помял сильно.

— У вас «мерседес»?

— Не у меня — у них… Я готов, пошли.

Они вышли из мастерской, и Артемьев запер замок.

— А что за «мерс»? — спросил что-то вдруг почувствовавший Гордеев.

— Обыкновенный «мерс», черный.

— Не триста двадцатый, случайно? — Они уже садились в машину Гордеева.

Артемьев наморщил лоб:

— Вроде да. А как вы догадались?

— А за рулем был здоровенный жлоб и рядом с ним хрупкая блондинка?

— Точно. Вы их знаете?

— Это обычный «развод». Авария была подстроена. Они «развели» вас на деньги. Или вы ментов вызвали?

— Нет, я был нетрезв, честно говоря, и мне хотелось поскорее отмазаться. Тем более я был уверен, что сам виноват…

— Это не так. И это можно доказать. Свидетели были? С вами еще кто-нибудь ехал в машине?

Артемьев покачал головой. Потом спохватился:

— Слушайте, да какое вам дело? Мы же с вами совсем по другому поводу…

Ладно, подумал Гордеев, замнем пока. Но для коллекции пригодится. Всему свое время. Время врезаться в «мерседесы» и время платить по счетам.

— Живопись-шмивопись, ерунда это все, — говорил захмелевший Артемьев через час, сидя в модном клубе. — Знаете, чем только сегодня художники ни зарабатывают? Один мой приятель, ну, не приятель, знакомый, так вот, он положил двадцать пять куриных яиц в картонную коробку, поставил параллельный и направленный свет — в результате получилась действительно интересная работа. Он ее на компьютере обработал и так и эдак. Потом распечатал на фактурной бумаге. Сбрызнул специальными спреями, чтобы краской пахла, и наклеил на холст. Потом продал в Дюссельдорфе за тридцать тысяч.

— Долларов? — усомнился Гордеев.

— Евро.

— Неужели правда?

— Точно не знаю, думаю, соврал насчет цены, а на самом деле наверняка дороже загнал. Сейчас у художников принято занижать.