Фридрих Незнанский - Последняя роль

— Отлично, — скептически улыбнулся Александр Борисович. — Тогда у меня рацпредложение. Давай отварим тонну картошки и будем есть её весь последующий год. И готовить не надо: разогрел — и порядок. А можно еще сухарей насушить.

— Турецкий, замолчи!

— А можно пирожков нажарить — штук пятьсот. Будет с чем на двадцать третье февраля чай пить.

Ирина швырнула нож на доску и резко повернулась к Турецкому.

— Сань, да что с тобой такое, а? Ты уже с Меркуловым поссорился, теперь и со мной хочешь?

— А ты всё слышишь, — пробурчал Турецкий.

Ирина вытерла руки о полотенце, поправила фартук и сказала:

— Давай, я готова.

— К чему? — не понял Турецкий.

— Слушать гадости, которые ты мне скажешь. Только давай выкладывай всё сразу, — всё, что накопилось. Чтобы за праздничным столом мы пили шампанское, а не выясняли отношения.

Турецкий стушевался.

— Ир, я не собираюсь с тобой ссориться.

— Правда? Тогда что же ты делаешь последние двадцать минут? Да какие там минуты, что ты делаешь последние несколько месяцев?

— Я что я такого делаю?

— Ты делаешь все, чтобы я с тобой развелась.

— Правда?

— Правда.

— Гм… — Турецкий насмешливо почесал затылок. — А мне казалось, наш союз нерушим. Но если ты хочешь…

— Ох-х, — вздохнула Ирина Генриховна. Затем усмехнулась и продекламировала:

Умоют меня и причешут

Заботливой, нежной рукой.

И в новое платье оденут,

Как гостя на праздник большой.

При громком торжественном пении,

При блеске свечей восковых

В строгом и важном молчании

Я встречу друзей дорогих…

— Что это? — нахмурился Турецкий, стихи ему явно «не пришлись».

— Не помню. Из какой-то книжки.

— И зачем ты мне это прочла?

— В голову пришло. — Взгляд Ирины стал грустным и насмешливым. — Смотрю я на тебя, Турецкий, и сердце кровью обливается. Тебе самому-то не надоело?

— Что?

— Жалеть себя.

— Ир, — угрюмо проговорил Александр Борисович, — это запрещенный удар.

— Раньше ты не был таким ранимым.

— Раньше я был старшим следователем Генпрокуратуры. Должностным лицом весьма высокого полета. А должностное лицо не имеет право показывать слабые места.

Ирина снова вздохнула. Она была очень терпеливой женщиной, но этот разговор утомил и ее.

— В общем, так, Турецкий, — сказала она устало и тихо. — Сегодня у нас будет праздничный ужин. И уж будь добр, сделай над собой усилие, выдай мне хотя бы пять улыбок за ночь.

— Тебе это будет дорого стоить, — съязвил Александр Борисович.

— Ничего, я готова заплатить.

— Чем? — поинтересовался Турецкий.

— Как чем? Харчами!

Турецкий хотел сурово нахмуриться, но не выдержал — рассмеялся.

— Ладно, жена, почищу я тебе твои овощи. Но смотри: если ужин мне не понравится, и все мои усилия зря, взыщу по полной программе. Кстати, Нинка еще не звонила?

— Нет.

— Родили себе блудную дочь, — проворчал Александр Борисович. — И что бы ей дома Новый год не встретить, а? С отцом, с матерью. Ведь Новый год — семейный праздник. По крайней мере, в книжках так пишут.

Ирина пожала плечами:

— Ей с нами скучно, Сань. Ведь мы с тобой для нее старики.

— Глупости. Что они такого знают, эти молодые, чего не знаю я? Можешь мне ответить на этот вопрос?

— Запросто. Ты, например, знаешь, как называется последний альбом Бритни Спирс?

— А кто это? — поднял бровь Александр Борисович.

Ирина усмехнулась.

— Вот то-то и оно. Темный ты человек, Турецкий. О чем с тобой можно говорить?

Александр Борисович вздохнул:

— Да, жена… Отстали мы с тобой от жизни.

Праздничный стол был великолепен. В вазочках из хрусталя и венецианского стекла играли всеми цветами радуги салаты. В огромном блюде в центре стола красовался, играя золотистой корочкой, печеный гусь, обложенный запечеными яблоками. В маленькой серебряной икорнице сверкала гроздь рубиновых шариков икры. Шампанское играло и искрилось в хрустальным фужерах.

Турецкий окинул стол взглядом и восхищенно проговорил:

— Все эти блюда стоило готовить уже ради того, чтобы на них посмотреть!

— Вот видишь, — улыбнулась Ирина. — Эстетическое наслаждение ты получил. Осталось получить гастрономическое.

— Да ведь эту красотищу даже есть жалко, — сказал Александр Борисович. — Ну, какой варвар посмеет ткнуть ложкой… ну, к примеру, в эту «мимозу»?

— Этим варваром буду я, — сказала Ирина. — Давай тарелку!

Ирина смело загребла ложкой салат и положила на тарелку мужу.

— Ну вот, одной красотой на земле стало меньше, — вздохнул Александр Борисович.

— Ничего. Зато одним сытым мужчиной станет больше, — насмешливо возразила Ирина.

— Ой! — воскликнула вдруг она, уставившись на экран телевизора. — Кажется, он уже заканчивает. Сделай скорей погромче!

Турецкий взял пульт и прибавил громкость телевизора.

— …чем в прошедшем году, — с улыбкой закончил президент. — С новым годом вас, дорогие друзья! С новым счастьем!

Президент страны отсалютовал Ирине и Александру Борисовичу фужером с шампанским. Картинка на экране сменилась. Теперь вместе загорелой и бодрой физиономии президента показывали огромный циферблат с бодро скачущей по кругу секундной стрелкой.

— Саня, ты чего сидишь? Обнови скорей бокалы!

Забили куранты. Турецкий взял бутылку и «освежил» шампанское в бокалах. В телевизоре отзвенел последний удар курантов, и грянула музыка.

— За счастье! — сказала Ирина.

— Чтоб у нас всё было хорошо! — отозвался Александр Борисович.

Супруги чокнулись фужерами и выпили.

— Отлично! — улыбнулась Ирина. — Как же я люблю Новый год!

— Как же я люблю шампанское! — иронично отозвался Турецкий. — Хотя водочку всё же больше.

— Тебе положить чего-нибудь?

— Спрашиваешь! Я хочу попробовать всё, что ты приготовила.

— Для этого тебе придется шевелить челюстями до самого утра.

— Я к тому готов, — кивнул Александр Борисович.

На экране телевизора закружился, заискрился и зашумел «Голубой огонек». За последующие полчаса Турецкий успел перепробовать добрую половину всех яств, произнести четыре тоста и разлить по фужерам бутылку шампанского.

И тогда его вдруг пробило на сантименты.

— Ир, — сказал Александр Борисович проникновенным голосом, глядя на жену мягкими, мерцающим взглядом. — В том году я умер, причем два раза… Первый раз, когда просто выключился свет… Я взрыва не слышал, просто вдруг стало темно… А потом, в темноте я услышал твой голос… И вернулся. Оказалось, что это совсем не страшно… Просто как уснуть и проснуться… А потом я умер по настоящему… Внутри меня больше не было желаний — пустота быстро наполняется, — и она наполнилась… Подозрительностью… Злобой… Ревностью… Ир… Прости меня за все… Я вернулся…