Андрей Троицкий - Пропавшая в Москве

Джейн кивнула. Виктория погладила ее по голове, помяла пальцами локон волос. Тут щелкнул замок железной двери, лязгнул засов. Вскочив с табурета, Королева Виктория набросила на плечи телогрейку, сунула в карман пачку папирос и вышла в коридор. Джейн долго смотрела на свое отражение в осколке зеркала, приклеенного к стене. Выглядит она немногим лучше Виктории. Похожа на бродяжку с вокзала, у которой нет ни жилья, ни документов. Даже имени нет.

Джейн вернулась на свой топчан. Голова кружилась от слабости. Поправив старое пальто, она легла на бок и подумала о превратностях судьбы. Может статься, в ближайшие месяцы, а то и годы, ей суждено за кусок хлеба работать истопником в мужской бане. Жить в этом клоповнике, мыться в ржавом корыте и дожидаться то ли смерти, то ли чего похуже.

К пяти часам вечера Девяткин, расположившись в рабочем кресле, рассматривал гордый профиль Павла Моисеевича Шумского. Презрительно выпятив нижнюю губу, профессор наблюдал, как по подоконнику, медленно перебирая лапками, ходит жирный голубь. Вопрос Девяткина вернул свидетеля на грешную землю.

– Ну, вспомнили что-нибудь?

– Вынужден вас разочаровать. Забыл даже то, что помнил вчера.

Он посетовал на годы, которые берут свое. На память, которая слабеет. Да и зрение тоже не улучшается. В ответ Девяткин в деликатной форме рассказал полузабытую историю, случившуюся полтора года назад как раз на историческом факультете вуза, где трудится уважаемый профессор.

Дело простое, едва ли не в каждом учебном заведении случается нечто подобное. Жила-была студентка, назовем ее Валей. В один прекрасный день она принесла своему преподавателю, с которым состояла в интимных отношениях, радостное известие о беременности. Девяткин из этических соображений не станет называть имени и фамилии того преподавателя. Ограничится интимным прозвищем, которое дала своему кумиру студентка: Пусик. Так вот, Пусик почему-то не обрадовался, напротив, очень огорчился по этому поводу. Сказал, что возьмет все расходы на себя, но беременность надо прервать. Вопрос даже не обсуждается. Валя ляжет в хорошую больницу, где у Пусика знакомый хирург, который все устроит в лучшем виде.

Но в душе женщины уже бушевали материнские чувства. Словом, состоялась ссора, с истерикой, взаимными упреками. Пусик говорил, что он уважаемый человек, профессор вуза, известного на весь мир. У него одних научных работ более пятисот. К тому же есть законная супруга, двое детей. И даже внуки. А злопыхатели и завистники только и ждут удобного момента, чтобы сковырнут Пусика с насиженного места на кафедре. Но Валя не хотела слышать про аборт.

Выждав неделю, Пусик зашел с другой стороны. Он сказал, что Валя рождена, чтобы стать великим ученым. Сейчас она готовит диплом, после его защиты есть возможность остаться в институте, на профильной кафедре. И под чутким руководством Пусика писать диссертацию. А дальше перед бывшей провинциалкой откроется дорога счастья и успехов… Пусик не успел развить мысль, женщина ушла, хлопнув дверью.

Последний разговор состоялся спустя пару недель. Пусик решительно заявил, что запросто сможет завалить любую дипломную работу, самую крепкую, самую талантливую. Было бы желание. А такое желание возникает. Женщина опять послала его подальше и ушла. Когда провалилась на защите, поплакала и уехала в поселок, где живут родственники. Бедняжка одна воспитывает ребенка и старается забыть подлеца профессора.

– С каких это пор милиция интересуется личными делами граждан? – Шумский хмыкнул. – Я бы даже сказал интимными подробностями чужой жизни…

– Вопрос это не личный, гражданин любовник. Поскольку он не одного тебя касается. Скоро я получу письменное заявление пострадавшей Валентины Петровой. И у тебя начнутся такие неприятности, что…

– Слушайте, неужели вы на это способны? – побледнев, спросил Шумский.

– Я на многое способен, – кивнул Девяткин. – Хочешь убедиться?

Через минуту профессор дал задний ход. Мол, что отказывался сотрудничать со следствием, потому что бандиты и убийцы видели Шумского и наверняка его запомнили. А найти профессора проще простого – на кожаной папке, что он держал в руках, хорошо заметный золотой логотип вуза, где Шумский преподает уже двадцать лет. Его могут грохнуть за одно случайно вырвавшееся слово, за один намек… Пристрелят. Или прирежут.

– Не обольщайся на свой счет, – махнул рукой Девяткин. – Если тебя кто и прирежет – это твоя жена. Мотив убийства – ревность к студенткам.

Вскоре Шумский оказался в хорошо освещенной комнате, где вместе с художником и экспертом-криминалистом принялся за составление портрета предполагаемых преступников. А Девяткин уже в двадцатый раз набрал номер телефона третьего свидетеля происшествия: бывшего милиционера Константина Зобова. Но не услышал ничего кроме длинных гудков. Сегодня днем служебная машина выезжала по адресу, где проживает Зобов. Соседка по площадке сказала, что последний раз видела его в субботу утром. Всегда медлительный Константин Сергеевич куда-то торопился. Поставил в багажник своей машины две большие сумки и уехал. Странно… Зобов не вернулся, хотя знал, что в понедельник его ждут на Петровке.

Джейн томилась в тягостном ожидании хоть каких-то известий. Но новости, ни хорошие, ни плохие, в подвал не доходили. Дважды в день верзила с мордой неандертальца приносил еду: перловку на воде, дурно пахнущие объедки с чужого стола, к которым противно прикоснуться. Или суп: кипяченая вода, в которой плавала скользкая переваренная лапша. За три дня Джейн съела пакет сухарей, несколько ломтей хлеба с горчицей и пересушенную рыбку с широким, как китайский веер, хвостом. От слабости она почти не вставала. Перечитывала старые газеты, засыпала и просыпалась, когда на пороге появлялась соседка.

Королева Виктория возвращалась черная от угольной пыли и под хмельком. Когда была не слишком пьяной, набирала воду в корыто и просила потереть спину.

– Эй, подружка, – говорила она. – Хватит отдыхать, ты не устала. Не понимаю, чего тебя на работу не гонят.

Джейн, делая вид, что спит, лежала, отвернувшись к стене, и старалась не двигаться. Плескалась вода, материлась Королева Виктория. Пахло углем и водкой. Потом соседка, повалившись на железную койку, начинала похрапывать, сначала тихо, причмокивая губами, будто соску сосала. Потом громче и громче. Наконец храп обрывался. Королева Виктория принималась кашлять и хрипеть во сне. Временами казалось, что она задохнется от этих хрипов.

Дима Радченко переступил порог кабинета и понял, что застал своего начальника не в самом добром состоянии духа. Хозяин юридической фирмы «Саморуков и компаньоны» курил трубку только в минуты душевного расстройства. В воздухе плавал дым с ароматом верескового меда. Полозов выключил верхний свет, оставив гореть настольную лампу. Кивнув Диме, он пересел за стол для посетителей и спросил, как жизнь молодая. Дима ответил в том духе, что в тридцать семь молодость уезжает на скором поезде, на который не продают обратные билеты. Такая милая и привлекательная, она машет платочком из последнего вагона. И пропадает за поворотом.