Борис Седов - Возвращение в «Кресты»

«А до сих пор мы типа чаи гоняли в тени под соснами», – мысленно ответил ему я.

– Пройдемте, граждане понятые! – позвал кого-то Шабалин.

Из-за дома появились трое субъектов, которых я никогда раньше здесь не видел. Двое мужичков-синячков и неопрятная тетка такой же алкоголической внешности. Честно говоря, я рассчитывал, что понятыми будут соседи – их и найти проще, вот они тут, прямо за забором. Не то чтобы я от этого что-то выигрывал, просто было бы интересно на них посмотреть. Никогда ни я сам, ни мои родители не были в особенно близких отношениях с соседями, но никогда и не ссорились, а иногда даже по мелочам помогали. Кажется, такие отношения называются добрососедскими – хорошее, но забытое слово. И сейчас мне было бы гораздо приятнее видеть здесь, в своем (все-таки!) доме, давно и хорошо знакомых людей, чем этих неприглядных синеморов, незнамо откуда приведенных ментами. Хороши понятые, нечего сказать! Приглядят теперь, где тут что лежит и как двери закрываются, а потом дождутся, когда хозяева свалят в город, и домик обнесут, как пить дать. Хорошо, если не спалят все по пьяни. Хотя мне-то какая теперь разница. Это Лина пусть парится, коли жива оказалась.

Моей экс-супруги, кстати, пока видно не было. Ее присутствие выдавал только жилой вид дома: белье на веревке, цветы на клумбе да запах кофе. Наконец вся наша компания двинулась к нему: следак с адвокатом, я с двумя омоновцами по бокам, за нами понятые, а позади всех – Шабалин. То ли арьергард, то ли сторож, чтоб понятые за бутылкой не сбежали. И чем ближе мы подходили, тем больше захватывало у меня дух – все свое детство, во всяком случае летнюю его часть, я провел здесь, на дедовой даче. А потом, уже когда был студентом и после института, вообще жил тут несколько лет, пока от мамы не досталась квартирка в Купчино. Тогда дача снова стала оживать лишь в летний сезон, а на зиму впадала в спячку.

Все здесь было знакомо до мелочей, до каждого сучка в вагонке, которой этот дом обшит. Вот это крыльцо, ступени… Прямо экскурсия в прежнюю жизнь. Но виду показывать нельзя. Никто моего волнения почувствовать не должен.

Вся толпа во главе с Мухой ввалилась на веранду, которая летом была и прихожей, потопталась там и двинулась дальше по коридору в гостиную. Справа была дверь на кухню, и, поравнявшись с нею, Муха притормозил и воскликнул:

– Ангелина Ивановна, несравненная! Что же вы тут сидите в одиночестве? А что вид такой заплаканный? Что случилось? – Она что-то тихо залопотала ему в ответ, но слов было не разобрать, зато громогласный ответ следователя разнесся по всему дому: – Не-ет! Глупости какие вы говорите, честное слово. Не стоит из-за такой ерунды расстраиваться, вам это не к лицу, поверьте!

«Чего это ты так расшаркался, старый пень? Глаз, что ли, на Линку положил? Ну-ну, флаг тебе в руки, перо в зад. А лучше три», – подумал я и представил себе женушку под этой жирной тушей. Впрочем, после арабских горячих парней ее, наверное, уже ничто не смутит.

– Пойдемте лучше, Лина, с нами, – переходя на фамильярную интонацию, продолжил Муха. – У нас тут запланировано важное мероприятие, на котором ваше присутствие обязательно. Вы когда-нибудь бывали на следственном эксперименте? Нет? Ну, тогда вам повезло. Как раз сегодня и поприсутствуете, прямо сейчас. Пойдемте!

Из кухни в сопровождении следователя показалась моя супруга. Глаза ее и в самом деле были заплаканы, вокруг них чернели круги. Но это странным образом делало ее еще привлекательнее, может быть, из-за выражения детской беспомощности, написанном на лице.

Тут же с улицы, торопливо поскрипывая половицами, вошел человек с видеокамерой на плече. Теперь, похоже, вся грядка была в сборе. Можно начинать представление. И оно началось.

Муха подозвал оператора:

– Иди сюда, Эйзенштейн! Снимай все подробно, чтоб картинка была, как у Спилберга! Аккумулятор на этот раз зарядил? Смотри, чтоб не как в прошлый раз! Дату, время в кадре выставил? Тогда поехали!

«Мотор!» еще крикни, телезвезда хренова! А Муха уже начал витийствовать перед камерой:

– Сегодня 23 августа две тыщи третьего года, время одиннадцать часов, – он взглянул на настенные часы, затем сверился со своими карманными и наконец сказал: – двадцать минут…

И далее почесал по тексту, видимо, не раз уже повторенному перед камерой. Камеры он не стеснялся совершенно, вел себя естественно и бойко. Процесс съемки явно доставлял ему удовольствие. И вправду телезвезда! Прокурорская. Перечислив все необходимые реквизиты – что проводится, кто проводит, где и для чего, – он перешел наконец к сути дела. Вот тут-то я и узнал много нового.

Муха рассказывал, как присутствующий здесь гражданин Разин из корыстных побуждений задумал убить и ограбить соседку, а чтобы обеспечить себе железное алиби, пользуясь медицинскими знаниями и служебным положением, украл на работе сильнодействующий препарат диморфозол («Ну вот, сейчас еще и это пришьют») и отравил свою несчастную жену Ангелину. Во как – не она меня, а я ее!

– Гражданин Разин! – обратился Муха ко мне. – Покажите, где вы хранили вышеуказанный препарат!

– Я не Разин, гражданин следователь! Меня зовут Николай Григорьев. Ко всему, что вы здесь излагаете, я никакого отношения не имею и никакого препарата никогда здесь не прятал. Даже не смогу произнести, наверное, правильно его названия. И эту женщину, – я указал рукой на Лину, – я вижу второй раз в своей жизни. Впервые я увидел ее несколько дней назад на очной ставке в «Крестах»!

Ангелина ни с того ни с сего зарыдала в голос. Алкаши-понятые зашушукались.

– Гражданин Разин!.. – неожиданно заблеял Живицкий.

– Не отягощать свою участь немотивированной грубостью? – насмешливо поддразнил его я. – Что вы! Мне воспитание не позволит.

– Разин, – прикрикнул следак, – прекратите балаган! Учтите, ваше поведение фиксируется на камеру!

– Вот и хорошо, гражданин следователь, – ответил я. – Может мне еще раз повторить, что я не Разин?

– Слышь, ты, не Разин! – сказал один из омоновцев вполголоса. – Кончай ваньку валять. А то мы щас тебе сами наваляем, без камеры. Охота нам на тебя, урода, здесь смотреть. Отвечай давай на вопросы по-быстрому или молчи в тряпочку ваще! Понял?

Я на это никак внешне не отреагировал, но счел совет дельным: все, что хотел сказать, я сказал, хотя вряд ли выступление будет иметь последствия. А теперь можно и правда помолчать, пусть Муха дальше пораспинается – вон он как гладко брешет, прямо Ираклий Андроников!

Ангелина по-прежнему жалостливо всхлипывала, прямо как профессиональная побирушка: «Поможи-ите, чем мо-ожете…». Но понятые шушукаться перестали, а Живицкий заткнулся.

– Гражданин Разин, укажите место, где вы хранили флакон с диморфозолом. – снова попросил Муха.