Александр Бушков - На то и волки – 2

Данил, подобно Семенычу, бесцельно шатался по двору, что было стопроцентно мотивировано и подозрений не могло вызвать ни у кого. Да и трудно было найти здесь человека, способного «питать подозрения». Обычнейший склад с ленивыми беспородными псами у почерневших будок, облупившейся краской на пожарных ведрах, неспешными перемещениями работничков и вспыхивавшей время от времени перебранкой меж водителями таких же грузовиков, то привозивших всякую всячину, то увозивших. Их грузчиков пару раз пытались переманить, но кошелек у Данила был набит туже.

Как он ни старался, не мог определить, где же кончается потребсоюз и где, собственно, начинается Чупрей с неведомыми братьями. Никак не удавалось.

Быть может, тут и таилась суть? Спрятать то, что хочешь спрятать, в этом патриархальном уголке – задумка не гениальная, но во многом достойная похвалы. Это унылое захолустье ну никак не ассоциируется с понятиями «прятать» и «тайна», на этот склад можно засунуть краденую атомную бомбу – и ни одна собака не встрепенется. Неглупы ребятки, ох неглупы…

Почувствовав на себе острый взгляд, он ничем себя не выдал. Так же лениво, попинывая мятую консервную банку, прошел в конец обширного двора, развернулся, достал сигареты. Краешком глаза рассмотрел наблюдавшего за ним субъекта и уже знал, что не мог ошибиться.

Это был тот, что в милицейской форме сидел за рулем машины, едва не умчавшей Данила в неведомые дали, то бишь в Почаевку. Сейчас он, понятно, был без формы, пялился на Данила скорее ошарашенно, чем зло.

Пора было что-то делать – и Данил вразвалочку пошел к своему грузовику.

«Ничего он здесь не предпримет, морда куренная, во дворе полно народу, не решится… Веселенькая ситуация. Он меня узнал, понял, что я его тоже узнал… А дальше? Попахивает неким патом. Ну, стрелять не станет, а это главное…»

Дойдя до кабины, он оглянулся почти открыто. «Куренного» уже не было во дворе, он так больше и не появился.

До столицы Данил и его новый знакомый добрались без всяких инцидентов.

«Пастораль», как известно, происходит от слова «пастухи». Вот никаких стад тут как раз и не было, но все равно вокруг раскинулась самая настоящая пастораль, уже в значении тишайшего уютного уголка. Тишина стояла невероятная, в воздухе не ощущалось ни малейшей примеси цивилизации, ни бензином не воняло, ни промышленной гарью. Данил расслабленно стоял на пригорочке и смотрел на поле, где давно уже возвели, хоть и на скорую руку, но старательно, четыре ряда далеко отстоящих друг от друга дощатых прилавков. Ярмарка, приуроченная к послезавтрашнему празднику, народ съедется километров за сто – настоящий «кирмаш», как в давние времена, пресса обещала и скоморохов, и песняров, и конские ряды, намекали, мимоходом заглянет и Батька, что вполне походило на правду. Пока что обустроенное поле, где не маячило ни одной живой души, выглядело чуточку странновато, как покинутый жителями город.

Взглянув на часы, Данил решил, что пора потихоньку и выдвигаться к месту.

Свернул в коротенькую улочку из десятка домиков, не по-сибирски субтильных, казавшихся почти игрушечными – ни бревен, ни кирпича, лишь тоненькие доски, благо мягкий европейский климат позволяет, – свернул направо, спустился в крохотный овражек, образовавшийся от высыхающего ручья. Первый раз Данил тут побывал десять лет назад, с тех пор ручей мелел, словно бы истаивал, становился все уже, зарастал зеленой травкой, подергивался густой тиной.

Сейчас он уже и не струился – неподвижно стояла унылая зеленая вода, шириной в полшага. Очень похоже, к следующему году исчезнет окончательно…

Поднялся на крутой пригорочек. Справа был темный сосновый лесок, неотличимый от иных шантарских окрестностей, а прямо перед ним – множество вросших в землю серых плит, накренившихся, поваленных. Старинное еврейское кладбище – нынешняя деревушка в полсотни дворов, Граков был некогда городом, основанным лет семьсот назад, процветал и мог похвастаться многими, ныне позабытыми, памятными событиями: именно здесь королевский подскарбий Ян Гевелло настиг бежавшую с любовником юную супругу и сгоряча порубал обоих заодно с возницей; именно здесь перед Березиной ночевал у костра кто-то из наполеоновских маршалов; именно здесь подносили хлеб-соль Пилсудскому в двадцатом.

Ни единой буквы на памятниках уже нельзя было разобрать – очень уж старое кладбище, настолько, что никаких родственников не осталось. Напрямик вела давным-давно протоптанная дорожка, полоса плотно убитой желтоватой земли среди жесткой низкой травы, и Данил пошел по ней, сгараясь не наступать на осколки серого камня. Наглядная иллюстрация к Екклезиасту: и возвратится прах в землю, чем он и был, суета сует, все – суета…

В высоком заборе меж двумя небольшими магазинчиками был неширокий проем издали его не видно, если не знаешь, и не поймешь заранее, что он тут есть.

Пройдя в него, Данил нос к носу столкнулся с двумя крепкими парнями, подпиравшими стенку. Молча посторонились, пропустили.

Он оказался на небольшом дворике, куда выходили крылечки четырех магазинов – здешний торговый центр. Все они были закрыты на обед, но и в другое время народу здесь ходило мало, так что конфиденциальность гарантирована.

В дальнем конце, у широкого проезда меж двумя крохотными складами, торчал еще один детинушка. А за маленьким крытым прилавочком, где по воскресеньям приторговывали дарами огородов особенно оптимистичные местные землеробы, сидел четвертый, примерно ровесник Данила, неторопливо покуривал. Забреди сюда сторонний зритель, все было бы ясно издали: перед сидящим стояла на расстеленной газетке бутылка портвейна с нехитрой закуской; забрался подальше от жены дядько, чтобы без помех засосать отравы, а остальные, надо полагать, ждут открытия которого-то магазина, примитивно, но действенно абсолютно привычная картина, не способная вызвать ни малейших подозрений у аборигенов, пусть неопытная молодежь, напялив темные очки и килограммовые цепи, картинно сходится у сверкающих джипов…

– Здорово, Крук, – сказал Данил, обстоятельно устраиваясь на потемневшей скамье.

– Здорово, Петрович, – сказал сидящий, по внешности неотличимый от любого окрестного колхозника.

Он и в самом деле происходил из потомственных крестьян глухой северо-западной окраины, где болот больше, чем твердой земли. И на свою невидимую вершинку карабкался по-крестьянски неспешно, семь раз отмеряя, один раз отрезая – потому и остался на прежнем месте в прежней роли, не в пример торопливой городской молодежи, спешившей жить и потому пожить, собственно говоря, и не успевшей… Ах, как зрелищно носились их навороченные тачки, как хрустели баксы, засунутые в трусики стриптизеркам, как сверкало рыжье и млели от зависти недотепистые! И где они теперь? А хитрый Крук, пролетарий от сохи, живехонек – вот только определенно утерял прежний нюх…