Андрей Дышев - Плацдарм по бросовой цене

– Я тебя ненавижу! – кричала она. – Не трогай меня! Я не хочу есть твою гадкую рыбу! Я хочу умереть!

Впрочем, ее желания хватило ненадолго. Она перестала капризничать, но все равно угасала не по дням, а по часам. Запах духов Анны выветрился из лацканов пиджака, белый костюм утратил свой вид и стал больше напоминать матросскую робу.

Хорошо, что Ника не пыталась выяснить отношения. Все было ясно, и говорить нам было не о чем. Мне было жаль, что она так долго хранила в душе надежду. Жаль, что она обманывала себя и внушала себе, что я обнимаю именно ее, а не того, кого она могла произвести на свет. А я не мог и не хотел играть и лицемерить. Смешно и глупо лицемерить в шлюпке, где запасы воды подходят к концу.

Я еще рассчитывал на относительно долгую борьбу. Без содрогания отчетливо представлял, что будет с нами, когда закончится запас воды. Я стану добывать ее из рыб, которых надеялся ловить и впредь. Из килограмма свежих рыб можно было выжать стакан мутной и невкусной жидкости, но эта жидкость была пресной и могла продлить жизнь еще на несколько дней. Несчастная кошка не могла рассчитывать на свою долю рыбьего сока. В моих планах выживания гепард становился резервуаром с несколькими литрами крови, которую мы с Никой должны будем выпить, когда смерть уже станет взбираться на шлюпку. Потом – обезвоживание, галлюцинации, попытка пить морскую воду и полный отказ почек. Потом – погружение в смерть, похожую на коктейль из снов, воспоминаний, бреда и пустоты. Собственно, ничего страшного, все по законам бытия. А когда по законам – то это норма.

И, даже настроившись на неизбежность смерти, я думал о ней как о событии, которое наступит потом – завтра, послезавтра, но не сейчас. И потому ужас сковал мою волю и разум, когда наутро я взялся за весла и вдруг понял, что больше не смогу грести. Я до боли стискивал зубы, кричал, пытаясь превозмочь себя, но все мои попытки сдвинуть шлюпку с места оказались тщетны. Это казалось странным, парадоксальным, невозможным – я еще жил, но уже не мог делать ту физическую работу, которая еще вчера была мне по силам. Жизнь, оказывается, не всегда уходит из человека по каплям. Из меня она лилась, как кровь из пробитой артерии.

Я лег на дно шлюпки и заплакал сухими слезами. Ника, приоткрыв глаза, с безразличием посмотрела на меня, потянулась к бочонку с водой, открыла краник, но тот смог родить лишь каплю.

– Как быстро, – прошептал я, подползая на корточках к бочонку и наклоняя его.

Я нацедил всего одну кружку и осторожно отдал ее Нике. Она отпила треть и вернула кружку мне.

– Не хочу, – пробормотал я.

Конец приходит лавиной. Все позиции, на которых строится жизнь, обнуляются почти одновременно. Я занимался рыбной ловлей весь день, но на крючок не попалась ни одна рыбешка. Тогда я попытался ловить мальков, которые кишели вокруг шлюпки, зачерпывая воду ведром, но едва я опускал его в воду, как рыбки разлетались в стороны с такой скоростью, словно были осколками взорвавшейся гранаты.

Когда мне надоело это занятие, я надел ведро на голову, словно цилиндр, сел на корму, свесив ноги, и уставился в воду.

Так прошло несколько часов. Ветер крепчал, поднимая волны. Солнце отвесно падало за море. Обожженные руки и шея горели огнем, словно я ошпарился крутым кипятком. Но боль, как ни странно, была мне приятна. Это было единственное проявление жизни, которое я получал бесплатно и в неограниченном количестве.

Приближалась ночь, которая должна была открыть одну из последних страниц нашей жизни. Или последнюю…

– Корабль, – тихо произнесла Ника.

Я снял с головы ведро и поднял тяжелые веки. В километре от нас медленно дрейфовала баржа. Это была та самая баржа, на которую Маттос посадил «мамочек».

У нас обоих не могло быть одинаковых галлюцинаций. Это было чудо, потому что ничего подобного мы не могли ожидать, и в наше спасение трудно было поверить даже нам самим. Я вскочил на ноги столь поспешно, что шлюпка, накренившись, зачерпнула бортом воду.

Я крикнул, удивившись тому, насколько слабым и тихим стал мой голос, потом стал бить по днищу ведра, как в барабан.

Баржа не плыла своим ходом. Ее тащило течением, причем кормой вперед, но двигалась она быстрее шлюпки, потому что кормовые надстройки на свежем ветру играли роль паруса.

Я перестал колотить в ведро и протер глаза. С баржей было не все в порядке. Ее нос погрузился в воду, и волны свободно набегали на палубу, которая полого накренилась. На кормовой палубе и мостиках двухэтажной надстройки я не увидел ни одного человека. Недоброе предчувствие закралось мне в душу.

– Черт возьми, – пробормотал я. – Похоже, что они получили повреждение. Надо подать какой-нибудь сигнал, чтобы капитан заметил нас и подобрал.

Гепард с трудом выполз из своего убежища. На подгибающихся ногах он подковылял к борту, положил на него голову и, водя носом, стал смотреть на баржу.

Я взялся за весла. Никогда не узнаешь до конца своих возможностей! Откуда взялись силы? Не могу сказать, чтобы я греб с легкостью, но, во всяком случае, за десять минут работы расстояние между нами и баржей заметно уменьшилось.

Чем ближе мы подплывали к судну, тем тревожнее становилось у меня на сердце. Черный смоляной борт надвигался на нас, заслоняя вечернее небо. За несколько дней своего одиночного плавания мы настолько привыкли к водной пустыне вокруг нас, что беззвучно приближающаяся корма с надстройкой казалась гигантским чудовищным сооружением, оно вызывало чувство ужаса и заставляло все внутри сжаться в комок.

Когда нас разделяло не больше пятидесяти метров, я перестал грести и сложил весла. Мы медленно сближались. Уже можно было легко рассмотреть облупившуюся краску, которой был написан бортовой номер «К-22» и порт приписки «GUAJAKIL», ржавые потеки под клюзами и мутные стекла иллюминаторов. Волны шумно разбивались о борта, и баржа лениво раскачивалась. На середине судна с борта свисала веревочная лестница. В этом месте баржа погрузилась в воду гораздо ниже ватерлинии, и нижний конец лестницы плавал на поверхности.

Я схватился за него, пропустил его под скамейкой и связал.

– Оставайся здесь, – сказал я Нике. – И… Если что-то случится… В общем, будь внимательна.

Она села на скамейку и обняла гепарда. Я стал подниматься по лестнице вверх. Когда я перелезал через борт на палубу, то дышал так, словно находился высоко в горах.

Грузовая палуба была пуста, почти треть ее была уже затоплена. Мне показалось, что баржа погружается в воду едва ли не на глазах.

– Что за чертовщина? – пробормотал я и медленно пошел к надстройке, все двери которой были распахнуты настежь и скрипели на ржавых петлях.