Сергей Самаров - Огненный перевал

Мне, конечно, приятно было бы рассказать тебе сейчас, как я спешу к тебе. Я в самом деле спешу к тебе, но я одновременно спешу и спасти своих товарищей. И то и другое для меня важно, потому что они сейчас находятся точно в такой же опасности, как и ты… И я даже вопрос себе задавать не буду, что для меня важнее. Ты уж не обижайся, мама, на это, и хотя бы раз в жизни попытайся меня понять…

Я в силы свои верил слепо, но уже через час пути убедился, что надежда моя начинает колебаться под встречным ветерком, что несет с гор обычную для этих мест вечернюю прохладу. Это даже больше чем прохлада. Ближе к утру эта прохлада становится если не холодом, то чем-то близким к нему. Это я еще по перевалу знал. Но сейчас ощутил многократно острее. Конечно, когда ты вспотел, когда всю твою одежду, кроме разве что бронежилета, выжимать можно вместе с содержимым карманов, холод в первое мгновение ощущается приятным, и начинаешь даже думать, что так тебе идти легче. Однако радость не долго длится. Я ведь не только вспотел, я еще и под дождем основательно вымок, хотя выше по ущелью дождя уже не было, и я даже не заметил, когда он прекратился. И мокрая моя одежда начала контрастировать с разгоряченным, сильно разгоряченным телом. Одежда начала обжигать, и особенно явственно это сказывалось тогда, когда я останавливался, чтобы привести дыхание в порядок. Дыхание понемногу сбиваться стало, и приводить его в порядок требовалось все чаще и чаще. Делается это просто. Останавливаешься, наклоняешься буквой «Г», разводишь на вдохе руки в стороны, а потом медленно опускаешь их на выдохе. И в последний момент соприкосновения ладоней выдох должен быть полным, таким полным, чтобы ты чувствовал, как воздух выходит уже не из легких, а из низа живота. Десяток таких движений, потом десять секунд отдыха просто в нормальном стоячем положении, и можно снова в путь. И вот как раз в эти моменты восстановления дыхания, когда останавливаешься, всю кожу начинает одеждой обжигать. Ощущение приятное только в самом начале, когда в первый раз останавливался, потому что в первый раз оно прошло сразу после возобновления движения. Во второй раз задержалось дольше, в третий уже казалось, что слишком надолго это ощущение пришло, а потом уже стало казаться, что оно никогда не пройдет и я осужден вечно мерзнуть. И самое скверное было в том, что само подобное охлаждение уже сбивало дыхание. На восстановление организм тратил силы, нужные для другого, для движения, и приходилось зубы стискивать, чтобы силы нашлись.

Дыхание сбивалось, а ноги в задней части бедра становились все более непослушными, словно ватными. Моя выносливость имела пределы, и я убедился, что занятия и тренировки, конечно, помогают, потому что не каждый спортсмен выдержал бы такой подъем, тем не менее решают не все. Я никогда не уставал до такой степени на тренировках, никогда… И ни один тренировочный марш-бросок не мог меня заставить самому себе признаться в слабости и ограниченности сил. Сейчас я готов уже был признаться. Конечно, только и исключительно самому себе. И я даже начал подумывать о более-менее продолжительном привале, об отдыхе, который восстановит силы и даст возможность идти дальше в том же темпе. И поймал себя на том, что как только подумал об отдыхе, так ноги сами собой стали передвигаться медленнее, и шаг уже не стал таким упругим, как раньше. Но тут, к счастью, прохладный, если не сказать больше, ветерок подул сверху с новой силой и обдал тело холодом. Я понял, что если остановлюсь надолго, я просто замерзну. В моем положении переохлаждение тела вызовет еще большую усталость, чем усталость от перенапряжения. Это придало сил, и я дальше двинулся. Я побежал дальше, хотя бежать вверх было гораздо труднее, чем идти. Я на бегу сильно расслаблял ноги, чтобы они отдыхали, тем не менее усталость накапливалась. Потом усталость с ног на плечи перешла. И я понял, что не доберусь так быстро до роты на перевале, если не сниму бронежилет.

Пришлось остановиться, снова снять сначала разгрузку, потом бронежилет, потом выбросить из карманов разгрузки все лишнее. Жалко было расставаться с трофейным пистолетом. Но я расстался. Правда, его я не выбросил, как выбрасывал моток проволоки и плоскогубцы. Пистолет я под бронежилет положил. Как сказал бы наш священник отец Валентин, даст Бог, на обратном пути заберу.

Следующие полчаса я ругал себя последними словами, что так поздно спохватился. Снять бронежилет следовало сразу, снять и тому же отцу Валентину оставить. Только конченый дурак будет бегать в гору в бронежилете, как я.

Уже плотная темнота встала над ущельем, но склоны с обеих сторон стали совсем не такими, как раньше. Сейчас каждый склон в три раза уменьшился и уже не склоном стал, а небольшой возвышенностью. Значит, я подобрался к выходу из ущелья. Отсюда до нашего перевала рукой подать. И я хорошо знаю эти места, но знаю их взглядом не снизу, а сверху. И даже знаю проход через минное поле, что находится совсем рядом. Это поле, как мы говорили, «замороженное». Мы не ходили по нему, потому что в эту сторону нам ходить было некуда. Источник с водой находился в другой стороне.

Сейчас я могу идти через минное поле как раз по проходу, который помню. Я был среди тех, кто закладывал там мины…

Только дадут ли мне пройти, вот в чем вопрос?

Я едва успел отпрыгнуть в кусты…

Впереди отчетливо слышалась чеченская речь…

Отчего-то стало нарастать беспокойство, словно бы в воздухе что-то тонко звенело как раз на тех нотах, которые сильно раздражают… Странное и не всегда понятное чувство… Будто бы ощущение приближающейся опасности… Я с такими ощущениями, в силу своей профессии, понятно ежику, давно знаком, и обычно это служит сигналом, что следует быть предельно осторожным… Короче говоря, что менты подобрались слишком близко, и тень сторожевой вышки в углу забора с колючей проволокой грозится лечь на голову…

Здесь, однако, ментами пахнуть не может. Тогда что это?

Начала работать интуиция? Я вроде бы и с самого начала не сильно беспокоился, не опасался, что мы не сможем выкрутиться. Было ощущение, что должны выкрутиться, и выкрутиться с честью, чтобы вернуться благополучно. Я бы даже с удовольствием получил награду вместо настоящего отца Валентина, если таковую захотят дать. Не ему, естественно, а мне, поскольку ему давать награду не за что. А теперь, когда дела вроде бы хуже пока не стали и только обещают разрешиться как можно быстрее, беспокойство пришло. И не обострение ситуации тому виной, потому что я верил в старшего лейтенанта Воронцова и понимал, что такой опытный офицер не пойдет на авантюру, а в первую очередь озаботится обеспечением безопасности всего личного состава. Но что-то переменилось, и я не понимал, что именно. Почему же раньше интуиция, матерь ее, не работала?