Андрей Таманцев - Их было семеро…

— Майор движется к людям Графа, — донесся из рации голос Дока. Но я почти не слушал его: юзом, юзом проскользнул через ельник, в подлесок. Я уже видел контуры «патрола», когда Док доложил:

— Майор очень быстро бежит к машине! Наши действия, Первый?

— Всем к джипу, скрытно, — бросил я в микрофон и выключил рацию.

Я опередил майора минуты на три. Когда он ввалился в джип и плюхнулся на водительское сиденье, я уже лежал на полу за передними креслами, довольно удобно устроившись и сжимая в руке кастрированный ПМ, который в этой ситуации вполне мог сгодиться.

И сгодился.

Майор швырнул на соседнее сиденье мешавший ему пистолет с глушителем, вырвал из бокса трубку крутого, сотового или спутникового, телефона и, подсветив себе фонариком, набрал номер.

— Первого! — потребовал он, услышав голос диспетчера.

Трубку он держал в левой руке, поэтому я упер ствол «Макарова» ему под скулу и прошептал в правое ухо:

— Товарищ генерал-лейтенант, ваш приказ выполнен.

Он судорожно зашарил рукой по соседнему креслу, но его «Макаров» с горячим от стрельбы глушителем уже упирался ему в затылок.

— Слушаю! — прозвучал в мембране голос Волкова. — Слушаю!.. В чем дело, майор? Докладывайте!

Я вдавил ему в затылок горячий глушитель и повторил:

— Ваш приказ выполнен.

— Товарищ… Анатолий Федорович… ваш приказ выполнен, — проговорил Васильев.

— Почему у вас такой голос?

— Быстро бежал, — подсказал я.

— Бежал, немного запыхался.

— Сколько? — спросил Волков.

— Все семеро, — шепнул я.

— Все семеро, — повторил майор.

— Документы взяли?

— Так точно.

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

— Они у вас в руках?

— Так точно.

— Так точно, — эхом отозвался майор.

— Читайте фамилии, имена и отчества!

— Одну секунду, товарищ генерал-лейтенант. Пастухов Сергей Сергеевич.

— Секунду, посвечу. — Майор уже начал слегка импровизировать, но из роли не выходил. — Сергей Сергеевич Пастухов.

— Дальше!

— Перегудов Иван Георгиевич.

— Иван Георгиевич Перегудов.

— Ухов Николай Иванович… Хохлов Дмитрий Алексеевич… Мухин Олег Федорович… — гукал я в ухо Васильева, а он отзывался горным эхом. — Голубков Константин Дмитриевич — продолжал я, а сам мучительно вспоминал, как же отчество Артиста: Евсеевич? Израилевич? — Злотников Семен…

— Злотников Семен, — повторил майор и оглянулся на меня с некоторым даже возмущением: чего же ты молчишь, суфлер хренов?

— Аронович, — рискнул я.

— Аронович, — продублировал майор.

— Погодите! Какой Аронович? — удивился Волков. — У меня в компьютере: Борисович.

— Так точно, Борисович. Извините, здесь плохо видно. Я не могу все время светить — граница.

— Молоток, — похвалил я.

— Молоток, — повторил майор.

— Что молоток? — удивился Волков.

— Кличка, — подсказал я.

— Это у него кличка такая.

— Про клички я вас не спрашивал. Исполнители?

— Нейтрализованы, товарищ генерал-лейтенант.

— Контроль произведен?

— Так точно.

— Осложнения были?

— Никак нет. После вчерашней отсрочки — ничего.

— Прекрасно, майор. Вы хорошо поработали. Очень хорошо. Утопите в каком-нибудь болоте оружие и возвращайтесь в Москву. Все оружие. И свое тоже.

— Вас понял, Анатолий Федорович.

— Можно мне на несколько дней задержаться в Гродно? — продиктовал я. — Спрашивай, сука! Сестра у тебя тут.

— Можно мне на несколько дней задержаться в Гродно? — повторил майор. — У меня тут сестра.

— Разве у вас есть сестра?

— Ну, не совсем сестра…

— А кто? — спросил Волков.

— Просто блядь знакомая, — подсказал я.

— Знакомая девушка, товарищ генерал-лейтенант.

— То-то же! А то — сестра! Успели, значит? Ладно, молодой человек, задержитесь, вы заслужили.

«Триппер», — хотел подсказать я, но сдержался.

— Спасибо, Анатолий Федорович. Большое спасибо.

— Ладно, майор, отдыхайте. Только не больше пяти суток.

— Слушаюсь, не больше пяти суток.

— Конец связи, — сообщил диспетчер.

Я взял из рук майора трубку и разбил ее о рукоять «Макарова». Потом включил свет в салоне «патрола» и распорядился по рации:

— Всем ко мне!

Но все и так уже были здесь. Они стояли вокруг джипа и прислушивались к разговору. Полковник Голубков шагнул к распахнутой водительской двери и приказал:

— Майор Васильев! Выйти из машины!

— А в чем дело? — слегка запетушился тот.

Голубков сгреб его за грудки и рывком сбросил с кресла на землю.

— Встать! Смирно!

Васильев разглядел в руках полковника кольт и подчинился.

— Майор Васильев, вы застрелили трех офицеров Российской армии, — продолжал Голубков. — Застрелили подло, в затылок!

— Я выполнял приказ, товарищ полковник!

— Никто не имел права отдать вам такой приказ! А вы не имели права его выполнять!

— Бросьте, Константин Дмитриевич! А то сами не знаете, какие у нас правила!

— Не знаю и не желаю знать! Я расстреляю вас, как преступника и убийцу!

— Пойдете под трибунал!

— Под любой!

В самообладании майору Васильеву было не отказать. В обстановке такого форс-мажора, за считанные минуты прочувствовать совершенно сумасшедшим образом изменившуюся ситуацию — не каждый на такое способен. Я бы точно не смог. А он смог. Недаром к своим тридцати он уже был майором. А к сорока стал бы точно полковником. А может быть, даже и генералом.

Он вытащил из кармана смятую пачку «Мальборо», закурил и сказал, обращаясь ко мне:

— Объясни, Пастух, этому старому пердуну, что к чему.

— А что к чему? — поинтересовался я.

— Вместе мы можем попытаться выкрутиться. А без меня вам хана.

— Ты немного опоздал со своим предложением. Вчера я бы тебя выслушал. Даже сегодня утром. А сейчас уже поздно.

— Отставить разговоры! — приказал Голубков. Он поднял кольт, держа его по-американски, «двойным хватом», и направил ствол в грудь Васильева.

— Нет, Константин Дмитриевич, только не это! — взмолился я.

— Это мой долг.

Он взвел курок. Я понял: сейчас выстрелит. Поэтому приставил ствол «Макарова» к виску майора Васильева и нажал курок. Хлопнул выстрел. Майор кулем свалился у подножки джипа. Скорей по появившейся у меня за последнее время привычке, чем сознательно, я стер полой куртки свои пальцы с «Макарова» и вложил его в откинутую на сторону руку Васильева. Конечно, даже самый тупой следователь районной прокуратуры какого-нибудь Мухосранска никогда в жизни не поверит в версию самоубийства. Но мне это было как-то до лампочки. Заставят — поверит.

— Пастух, твою перетак! — взревел полковник Голубков. — Это было мое право!

— Ваше, ваше, Константин Дмитриевич, — успокаивающе сказал я. — Но сами представьте, сколько грохота было бы!