Андрей Дышев - Серебряный шрам

Когда мы снова стали взбираться наверх, характер снежного покрова изменился. Трещин стало меньше, во всяком случае видимых, вместо рыхлого и глубокого снега под ноги лег твердый, спрессованный ветрами, морозом и солнцем наст. Идти по нему было легче, и мы заметно увеличили скорость…

То, что потом случилось, заняло всего несколько секунд. Я интуитивно почувствовал опасность, когда под ногами мягко прогнулась снежная доска и ломаная трещина очертила вокруг меня кольцо. Я уже сошел с опасного участка и хотел предупредить адвоката, но не успел. За моей спиной раздался сухой хлопок; натянувшись струной, веревка ударила по поясу и сильным рывком повалила меня на спину. Я почувствовал, что меня волоком тащит по снежной доске, и, приподняв голову, увидел в двух метрах от себя, где только что стоял Рамазанов, черную дыру в снежной доске. Валери, вместо того чтобы упасть и врыться ногами в снег, побежала ко мне, и, не имея никакой опоры, я скользил к черной дыре с нарастающей скоростью.

– Держи! – заорал я ей, царапая ногтями снег, но она, путаясь в веревке, которой была связана со мной, попыталась схватить меня за ногу, а потом навалилась на меня всем телом.

Мой затылок свесился над дырой, и я судорожно выгнулся, пытаясь затормозить каблуками. Валери закричала, хватаясь за снег, как за воздух. Вот и все, подумал я, как быстро!

Но движение прекратилось. Я продолжал лежать на спине, точнее, на рюкзаке, плечи висели над трещиной, пальцы вонзились в наст. Валери обнимала меня, раскинув руки в стороны.

Мы боялись пошевелиться и вздохнуть. Так продолжалось несколько страшных мгновений. Потом я услышал голос адвоката, доносившийся снизу:

– Кирилл, режьте веревку.

Миллиметр за миллиметром я переворачивался на бок. Надо было оторвать от наста одну руку. Я сказал Валери:

– Осторожно поднимись и тяни веревку на себя.

Она сползла с меня, и я на секунду увидел ее лицо. Оно по белизне ничем не отличалось от снега. Валери легла рядом со мной на живот, ухватилась за веревку у того места, где начинался перегиб, и от напряжения прикусила губу. Я рывком перевернулся на живот, ударом вгоняя ладонь в наст, но все же проехал еще несколько сантиметров, и мои ботинки, как плуги, взрыхлили ледовую корку.

Теперь я видел адвоката. Он покачивался на весу в какой-то неестественной позе: туловище было сильно запрокинуто назад, и, чтобы не перевернуться, он одной рукой держался за веревку, а другой упирался в ледовую стену.

– Режьте веревку, – спокойно повторил он. – Я вовсе не собираюсь тащить вас за собой.

– Было бы лучше, – ответил я сквозь зубы, – если бы вы помолчали… Валери! Под клапаном рюкзака колышки от палатки!

– А веревку отпускать?

– Только тихонько!

Валери медленно разжала побелевшие от напряжения пальцы, и я не почувствовал, что положение мое сильно изменилось. Я продолжал удерживать себя на краю трещины только тем, что руки и ноги были глубоко врыты в наст.

– Не суетись, – как можно спокойнее сказал, а точнее, прохрипел я девушке. – Выкарабкаемся.

– Замки замерзли, – захныкала Валери.

– Отвяжись! – напомнил я ей.

– Что?

– Да от веревки отвяжись, черт возьми! Быстрее!

– Кирилл! Не валяйте дурака! – снова заговорил адвокат. – От судьбы не уйдешь. Вы сами перейдете границу. Сядете на «хвост» какой-нибудь группе контрабандистов. Они часто встречаются на берегу.

– Я же просил вас не разговаривать, – едва выдавил из себя я. Руки немели, начинали дрожать от напряжения и снова медленно поехали вперед, с хрустом ломая ледовую корку. Я чувствовал, как по лицу стекают крупные капли пота и срываются вниз, в ледовую бездну. Я стиснул зубы, напрягаясь из последних сил.

– Ну? – крикнул я Валери.

– Что делать?! – Она уже звенела надо мной колышками.

– Валери! – крикнул из трещины адвокат. – Стреляй по веревке! Мы все погибнем! Я умоляю тебя!

Мне, кажется, осталось недолго мучиться.

– Отвязалась?

– Нет еще! А ты, Кирилл?

– Бля! – с жутким хрипом произнес я. – Делай что говорят… Привяжи конец к колышку… и забей его в лед… по самые уши… И ему… кинь ему…

Валери, на четвереньках добравшись до края трещины, сбросила колышек Рамазанову. Первый он не поймал – боялся сделать резкое движение, а второй, к счастью, упал ему на грудь. Он понял меня без слов и с такой силой вогнал колышек в ледовую стену, что я сразу понял: адвокат умеет побороться за жизнь. Он тут же перенес на него всю тяжесть тела и уперся в противоположную стену обеими ногами.

Я сразу почувствовал, что натяжение веревки ослабло, и попятился назад. Рамазанов ухитрился встать одной ногой на вбитый колышек, и я высвободил еще метра два веревки, встал, намотал ее на руку и, утоптав под собой снег, изо всех сил потянул ее на себя. Я почти лег, утрамбованный снег ломался, крошился под моими ногами, я с ожесточением месил его, как глину, и медленно-медленно продвигался назад, вытаскивая адвоката из трещины. Когда показались его руки, Валери кинулась на помощь. Я боялся, что он ненароком утащит ее за собой вниз, но Рамазанов не стал хвататься за руки девушки, а сам сантиметр за сантиметром выползал наверх, потом закинул ногу, перевернулся на краю трещины и лег на изрытый моими руками, политый потом снег. Кепи его осталось покоиться на дне трещины, и адвокат, зачерпывая снег пригоршнями, прикладывал его к своим высоким залысинам и, не моргая, смотрел в небо. Валери сидела на снегу, опустив голову на колени, плечи ее вздрагивали, но не думаю, что она была настолько перепугана, чтобы плакать. Я, покачиваясь, как пьяный, продолжал машинально наматывать веревку на руку, пока не остановился перед адвокатом. Он сел, крепко пожал мне руку:

– Я вам очень благодарен. Вы спасли мне жизнь. Вы поступили благородно.

– Не преувеличивайте, – ответил я. – На моем месте так же поступил бы любой мужчина.

– Увы! – Адвокат покачал головой. – Это не совсем так. Точнее, это далеко не так!

Я не стал с ним спорить, тем более что он был прав.

К вечеру мы дошли до края плато и остатки сил потратили на то, чтобы взобраться на заснеженный, продуваемый всеми ветрами скалистый гребень. Оттуда нам неожиданно открылся вид на утонувший в теплой дымке большой кишлак, расположенный по обе стороны реки; серые кубики домов, прямоугольники дувалов, квадратики полей. Он был очень далеко от нас, чтобы различить людей, но кишлак, бесспорно, был обитаем, и, наверное, мы все одновременно почувствовали, как быстро успели соскучиться по человеческому жилью, по запахам костров, навоза, теплого молока, по мелодичным звукам жестяных колокольцев отары и кудахтанью кур.

– Это Рустак, – сказал я.

Рамазанов, прикрывая лицо от обжигающего ледяного ветра, спросил: