Александр Бушков - Равнение на знамя

За несколько дней перед этим Лермонтов с кем-то из товарищей посетил известную тогда в Петербурге ворожею, жившую у Пяти Углов и предсказавшую смерть Пушкина от «белого человека», звали ее Александра Филипповна, почему она и носила прозвище «Александра Македонского», после чьей-то неудачной остроты, сопоставившей ее с Александром, сыном Филиппа Македонского. Лермонтов, выслушав, что гадальщица сказала его товарищу, со своей стороны спросил: будет ли он выпущен в отставку и останется ли в Петербурге? В ответ он услышал, что в Петербурге ему вообще больше не бывать, не бывать и отставки от службы, а что ожидает его другая отставка, «после коей уже ни о чем просить не станешь». Лермонтов этому очень смеялся, тем более что вечером того же дня получил отсрочку отпуска и опять возмечтал о вероятии отставки. «Уж если дают отсрочку за отсрочкой, то и совсем выпустят», — говорил он. Но когда неожиданно пришел приказ поэту ехать, он был сильно поражен. Припомнилось ему предсказание. Грустное настроение стало еще заметнее, когда после прощального ужина Лермонтов уронил кольцо, взятое у Соф. Ник. Карамзиной, и, несмотря на поиски всего общества, из которого многие слышали, как оно катилось по паркету, его найти не удалось.

Никаких хитрых маневров вертолет не выполнял, местность была несложная. А опасаться обстрела с земли вроде бы не приходилось, Абу-Нидаль до сих пор старательно соблюдал первейшее волчье правило: поблизости от логова кровушку не цедить, вообще не светиться.

«А мы-то еще удивлялись, — подумал полковник Рахманин, — отчего тут давненько стоит благолепие и мирная тишина, километров на двадцать в округе ни одна вражина не проявилась, вообще не показывалась, не говоря уж о вооруженном хамстве. Дело-то, оказывается, в том, что у Абу-Нидаля здесь лежка старая, проверенная, надежная…»

Вертолет гасил скорость. Полковник приник к иллюминатору. Село большое, вольготно раскинувшееся, отнюдь не бедное, даже с высоты можно рассмотреть, что дома добротные, как на подбор, там и сям разноцветные крыши машин проглядывают, взрослые особенного внимания на приближающийся винтокрыл не обращают, а вот детишки и подростки, отсюда видно, немаленькой стайкой сбегаются к околице…

А метрах в ста от околицы, в чистом поле — располага ОМОНа. Полдюжины палаток в два аккуратных рядочка, длинная, старательно обустроенная кухня — дощатый стол и лавки под брезентовым навесом на добротно вкопанных столбах — и одинокий балок, резиденция командира. БТР предусмотрительно, из здоровой бдительности, развернут носом и пулеметной башенкой к деревне. В лучах заходящего солнца кое-где поблескивают стальные проволочки «путанки», широким кольцом окружившей лагерь.

Часовой, конечно, остался на своем месте, у брони, торчал бдительно с автоматом на плече, а весь наличный состав уже беспорядочной толпой чесал к тому месту, где должен был приземлиться вертолет: десятка три здоровенных лбов в тельняшках и милицейском камуфляже. Видно было, как они машут руками, подпрыгивают и, судя по мимике, издают приветственные вопли. Их хорошо проинструктировали, ребята все до одного битые и хваткие, видавшие виды, так что играют убедительно, никаких промашек быть не должно.

Вертолет коснулся земли, лопасти еще медленно вращались, а бортмеханик в буром промасленном комбинезоне уже проворно отдраил боковую дверь. Проведя ладонью по двухдневной щетине, полковник состроил соответствующую рожу и с ухмылочкой распорядился:

— Можете извращаться, орлы и соколы.

Сгрудившийся у вертолета контингент разразился дружными приветственными воплями, руками махал, свистел, кто-то даже от избытка эмоций подпрыгивал, как мячик, и орал:

— Оле-оле-оле!

Первым в дверном проеме возник Уланов — небритый, как все поголовно, в милицейских камуфляжных портках, тельняшке с засученными по локоть рукавами и форменной пятнистой кепочке бундесвера. На поясе у него по обе стороны от пряжки красовались сразу два ножа: один, с коричневой рукоятью, штык-нож от АКМ, второй, недавний трофей — черный и узкий австрийский десантный «глок». Очень удобная штука, между прочим, лезвие с пилой на обушке выкрашено в черный цвет, чтобы ночью лишний раз не отсвечивало, а главное, в ножны этот кинжальчик можно совать любой стороной, хоть так, хоть наоборот. Тельняшка Уланова была украшена доброй полудюжиной больших круглых значков с самыми разнообразными картинками — и череп с костями, и голенькая девица в интересной позе, и Винни-Пух с Пятачком. Одним словом, Менестрель являл собою классическую фигуру, каких еще немало попадается на приличном удалении от начальства: вояка опытный, но раздолбай и баламут, любящий жизнь во всех ее проявлениях, особенно спиртосодержащих.

Глядевший наружу из-за его спины полковник, ухмыляясь про себя, отметил, что возле самой «путанки» уже сконцентрировалось не менее двух десятков аульных подростков и малых детушек — ну вот и отлично, пусть пялятся, нам скрывать нечего, наоборот, извольте любоваться…

Картинно извлекши из-за спины ту самую гитарку, Уланов ударил по струнам, имитируя балалаечные ритмы и, блаженно улыбаясь здоровой алкогольной ухмылкой, заорал:

Среди встречающих пронесся шепоток, наступило озадаченное молчание. Потом кто-то рявкнул на всю равнину:

— Вы что, водку забыли, обормоты?!

— Не извольте беспокоиться! — во всю глотку отозвался Уланов. — За интеллигенцию нас держите?!

Он проворно соскочил наземь, повернулся вполоборота к дверному проему, сделал в его направлении торжественный широкий жест рукой и вновь вдарил по струнам:

В проеме нарочито неторопливо появился Антон. Он был вообще голый по пояс, подмышечная «горизонталка» с «Вектором» висела на могучей шее, а на голове красовалось натуральное соломенное сомбреро, украшенное намалеванным черной краской черепом с костями. С загадочной ухмылочкой обозрев встречающих, он одним рывком вздернул на уровень плеч две огромные камуфляжные сумки, издавшие столь громкий стеклянный перезвон, что слышно его было на километр вокруг. И рявкнул:

— Принимайте боезапас, головорезы!

Встречающие отозвались таким восторженным ревом, исполненным самой горячей любви, о каком политики и эстрадные звезды могли только мечтать. К Антону кинулись и в дюжину рук бережнейшим образом поддержали при спуске на грешную землю, чтобы, не дай бог, не уронил бесценную ношу.