Виталий Гладкий - Под личиной

Мазая пытали раскаленным железом. Судя по окровавленному торсу, его сначала резали ножом, но потом, убедившись в неэффективности этого метода, решили применить другой, более действенный.

Я однажды попал в подобную ситуацию. И не могу похвастаться, что я выглядел геройски. Когда к телу прикасается раскаленный докрасна железный прут, хочется немедленно выпрыгнуть из собственной шкуры и вознестись на небеса.

Тогда мне подфартило – я был под пыткой всего лишь пять или шесть минут. Подоспевшие парни из диверсионной спецгруппы раскромсали осиное гнездо палачей в пух и прах.

А я, когда пришел в сознание, не смог отказать себе в удовольствии засунуть своему истязателю (которому здорово не повезло – он остался в живых) раскаленный прут в анальное отверстие. Это я сделал исключительно для того, чтобы подтвердить тезис, что наказание за грехи неотвратимо…

Однако, что же мне дальше делать? "Быки" были вооружены и, судя по крепко сбитым, но подтянутым и худощавым фигурам, явно не перекормлены.

Сражаться с такими хищниками безоружным – настоящее безумие. Они явно прошли хорошую школу, и не исключено, что в войсках специального назначения.

Мой опытный глаз сразу подметил характерные признаки, присущие хорошо тренированным людям: раскованность и кошачья мягкость в движениях, скупые точные жесты, нередко заменяющие им слова, и самое главное – привычка к оружию.

Несмотря на то, что наверху остался дозор, эти двое держали стволы под рукой, притом так, чтобы их можно было мгновенно приготовить к стрельбе. У одного из них был израильский "узи", а второй вооружился никелированной "дурой" немыслимо большого калибра, которую засунул за пояс брюк.

Они были одеты не в пальто, как тот, что дежурил возле машины, а в легкие кожаные куртки – чтобы ничто не сковывало движений. В общем, передо мною были типичные "гориллы" – низшее звено в мафиозной иерархии.

Пока я мараковал, что да почему, бедный Мазай дергался в конвульсиях и время от времени хрипло вскрикивал. Пытали его грамотно, не мог не отдать я должное профессионализму "горилл". Они старались прикладывать раскаленную железку к болевым, но не смертельным точкам на теле бомжа.

Значит, Мазай пока ничего не сказал… Наверное, понимал, что когда он расколется, дорога ему будет только одна – на небеса.

Но как долго может выдержать пытки его уже немолодое сердце?

Нет, нужно что-то предпринимать! Ну не могу я спокойно смотреть на таких изуверов. Я, конечно, и сам далеко не ангел и в моей боевой жизни чего только не было, однако и жестокость имеет свои пределы. За ними уже начинается садизм.

А в жилище Мазая как раз и находились настоящие садисты. Пытая бомжа, они довольно ухмылялись, испытывая наслаждение от мучений своей жертвы.

А, была, не была! Смелость города берет. Я нагнулся, поднял две половинки кирпича (этого добра в подвальном помещении хватало) и, хорошенько прицелившись, метнул их внутрь комнаты.

Мне немного повезло: один из моих метательных снарядов попал "торпеде" в спину, от чего бандит, охнув от сильной боли, согнулся в пояснице и выпустил из рук автомат, а второй врезал любителя "пушек" большого калибра по башке. Он пошатнулся, как пьяный, и прилег прямо под распятым Мазаем.

Я ворвался в комнату, словно третий кирпич. Нельзя было мешкать ни секунды, потому что "торпеды" были опытными профессионалами, мало чувствительными к боли, и временное замешательство могло быстро закончиться.

Так оно и случилось. Тот, кому досталось первому, среагировал мгновенно. Едва моя тень мелькнула в дверном проеме, он в падении попытался поднять с пола свой "узи".

Но не успел. Я прыгнул на него как на ползучего гада – обеими ногами. Учитывая мой вес и резкость движения, эффект от достаточно неуклюже выполненного приема получился вполне удовлетворительный.

Не знаю, сломал ли я ему что-нибудь, или нет, но он квакнул, словно лягушка, и застыл. Заметив боковым зрением, что второй уже достает пистолет, я круто развернулся и проехался подъемом ноги по его челюсти.

Раздался хруст сломанных костей, приглушенный вскрик, и вторая "торпеда" отправилась в полет в страну грез и сновидений. Я мигом подобрал оружие и с ожесточением добавил рукояткой пистолета и тому, и другому по башке. Для верности – чтобы быстро не оклемались.

Мазай был жив. Он смотрел на меня диким взглядом, вращая белками полубезумных глаз. И похоже, не узнавал.

– Держись, братишка… – процедил я сквозь зубы.

Метнувшись к столу, я взял кухонный нож, и быстро разрезал веревки на руках и ногах Мазая. Подхватить его на руки я не успел, и несчастный бомж грузно упал на тело бандита.

– Кто… ты? – прохрипел Мазай, пытаясь встать на ноги.

– Момент…

Я опять возвратился к столу, где находился кувшин с водой и вылил ее на голову Мазая. Он встрепенулся, взгляд его стал осмысленней, а движения более уверенными.

– Это я, Максим. Не узнаешь?

– Большой парень… – Лицо бомжа перекосила вымученная улыбка. – Откуда?..

– Вопросы потом. Ты с этим гавкунчиком умеешь обращаться? – спросил я, подавая ему "узи".

– Приходилось…

– Тогда держи машинку и не спуская глаз с этой падали. – Я легонько пнул ногой одного из бандитов – они оба были без сознания. – Ежели что, пускай их в расход. Им туда самая дорога. А я скоро вернусь…

Если вернусь, уточнил я мысленно свою последнюю фразу. Но уже на ходу. Ведь оставался третий, в пальто, стерегущий "джип". А у него, похоже, "калашников" под полой. Это вам не израильский щелкунчик. "Калаш" бреет под корень.

Я не выходил из крематория, а выползал. И самое удивительное: я молил Бога не о том, чтобы бесшумно снять "торпеду" с первого выстрела, а чтобы не влезть в собачье дерьмо.

Дело в том, что Мазай прикармливал бродячих псов, оставляя им подле стен крематория кости, корки хлеба и другие пищевые отходы. Вечером к его, с позволения сказать, жилищу, подойти незамеченным было трудно. И опасно, если в стае бродячих собак была сука.

Псы облаивали любое живое существо. А в период течки могли и разорвать неосторожного посетителя заброшенного крематория.

Все зависело от настроения суки. Тявкнет со злости раз – и пиши пропало. Бродячие собаки, свирепые, дальше некуда, бросались все скопом и кусали, не обращая внимания на пинки и крики своей жертвы.

Но днем они куда-то исчезали. Наверное, выходили на промысел. Или отдыхали в каких-нибудь катакомбах, куда не доставала рука живодера.

Самое паршивое в этом благотворительном поступке Мазая было то, что псы ему попадались сплошь невоспитанные. И гадили они, где ни попадя. В том числе и внутри здания, не имевшего ни окон, ни дверей.

Потому я и старался не ткнуться нечаянно носом в собачье дерьмо.