Виталий Гладкий - Обреченный убивать

Дверь коммуналки, где жил Карасев, открыла приземистая старуха.

– Чавой? – переспросила она, приставив ладонь к уху; тем не менее глазами в мое удостоверение впилась цепко и, что нужно, вычитала вмиг. – А, Карасев… Ентот паразит… Вона евойная дверь. Нетути Карасева.

– Не знаете, когда придет?

– Гы… – открыла щербатый рот старуха. – Он мине не докладываеть. А нетути его ужо няделю. Не меньше.

Новость для меня малоприятная. Что делать? Не думаю, что мне удастся быстро получить санкцию на обыск: Иван Савельевич все еще по больницам прохлаждается, а его молодой коллега, завидев меня, зеленеет от испуга и старается побыстрее сбежать куда-нибудь "по делам". А что, если?..

– Рискнем? – тихо говорю Баранкину, показывая глазами на дверь комнаты Карасева.

– Ты что, того? – хотел покрутить он пальцем у виска, но, заметив любопытный взгляд старухи, быстро опустил руку. – Серега, у меня свадьба через три дня… – взмолился он. – Кто капнет – нас со свету сживут, по высоким кабинетам затаскают…

– Могеть, вам зглянуть на евонную комнату надыть? – робко спросила старуха. – Не мешало бы…

Я переглянулся с Баранкиным; он только потупился безнадежно. – Чичас…

Старуха зашлепала по коридору. Через минуту она возвратилась и протянула мне ключ. уха зашлепала по кориозвратиласпротянуламне ключ– Евойный, запасной… – Глаза ее забегали.

– Откройте, пожалуйста, – с официальной сухостью сказал я.

Старуха помялась немного, но не возразила…

Комната Карасева поражала убожеством: давно не беленые стены, слой пыли на столе и телевизоре старой модели, простыни не первой свежести на довоенного образца кровати с медными шишечками…

Я чувствовал себя неловко и ругался последними словами: а дальше что? Обыскать – значит нарушить закон, уйти просто так – а вдруг в комнате есть что-нибудь такое… Короче, мы с Баранкиным топтались у входа, а затем он меня потянул за рукав к выходу.

И тут я увидел! В другое время, при иных обстоятельствах я, возможно, прошел бы мимо, ничего не заметив, но в этот неприятный для нас с Баранкиным момент все мои чувства были обострены до предела…

Через полчаса я уже стоял на пороге ЭКО.

– Здоров, Кир Кирыч! Колдуешь? – А, Серега… Наше вам…

Мой приятель-эксперт оторвался от окуляра микроскопа и вяло пожал мне руку.

– Садись. Хлебнешь? – показал он на колбу, до половины наполненную прозрачной жидкостью.

– Спиритус вини?

– Извини, Серега, коньяк для опытов нам не положен. Чем богаты…

– Увы, не могу. Как-нибудь в другой раз. Тороплюсь. Я к тебе за помощью. Нужно срочно определить, что это за следы.

Я протянул Кир Кирычу полиэтиленовый пакет с тряпкой, которую выудил из картонного ящика с мусором в комнате Карасева.

– Старик, для тебя сделаю. Посиди. Я в лабораторию. Вот журнальчик итальянский, для мужчин. Поразвлекайся. Да не вздумай увести! Вещдок…

Вскоре Кир Кирыч возвратился.

– Ну, это просто… Сам, наверное, знаешь. На этой тряпке следы порохового нагара, оружейного масла и чешуйки свинца. Короче, этой тряпкой чистили ствол, похоже, револьвера.

– Чешуйки свинца… Слушай, Кир, а нельзя проверить, не из этого ли оружия застрелили Лукашова?

– Можно. Но на это потребуется значительно больше времени. Нужно провести спектральный анализ чешуек и пуль.

– Кир, голубчик, постарайся! С меня причитается.

– Да ладно, сочтемся. К вечеру заключение будет готово.

Поздним вечером я позвонил в ЭКО.

– Обрадую тебя, Серега, – ответил на другом конце провода усталый голос Кир Кирыча. – Именно из этого нагана был застрелен Лукашов. За бумагами зайдешь?

– Спасибо, Кир! Ну ты молодец… Бумаги завтра. Будь здоров!

Как я по-глупому влип, простить себе не могу! Попался на элементарную уловку, как молокосос. Взяли меня Додик с Феклухой в тот момент, когда я помогал подняться старушенции, ни с того ни с сего рухнувшей прямо передо мной.

Это я уже потом понял, что старая стерва была "подсадной уткой", когда меня притащили к ней на хазу в пригородном поселке.

Додик и Феклуха ржали как помешанные…

Шеф появился на вторые сутки моего заточения.

– Ну, здравствуй, мой мальчик. – Он уселся на табурет. – Развяжите ему ноги, пусть сядет, – приказал он Додику.

(Я лежал на кровати, связанный по рукам и ногам, – эти поганцы боялись меня как огня; конечно, в данной ситуации это обстоятельство было слабым утешением).

– Шеф, да он… – Додик скорчил глупую гримасу.

– Два раза я не повторяю.

Додик поспешил исполнить приказание.

– Ты голоден? – участливо поинтересовался шеф.

Я молчал, с ненавистью глядя на его тщательно выбритое лицо.

– Не сердись. Ты сам виноват. То, что надумал завязать, – ладно. С кем не бывает… А вот то, что осмелился водить меня за нос, – это уже наказуемо. И со всей строгостью. Тебе было поручено ликвидировать жену Лукашова. С некоторых пор она стала для нас опасна. Я тебе объяснил почему. Для тебя ее кончить… тьфу! И нет. Невелика сложность. А ты все ходил вокруг да около, глаза мне замыливал, а сам лыжи вострил: билет на самолет прикупил, денежки припрятанные откопал. Те, что я тебе платил. Я! Не скупясь платил. К бабе своей собрался по-шустрому да втихаря? Ну это еще полбеды. Но за то, что ты пожалел жену Лукашова – пожалел ведь, а? – и не выполнил мой приказ, ответ держать придется. Молчишь? – Шеф закурил и посмотрел на меня задумчиво, пуская дымные кольца. – Выйди, – указал он Додику на выход. – Оставь нас одних.

Подождав, пока Додик плотно прикроет дверь, он начал:

– Как ты думаешь, зачем я тебя спасал, вытаскивал из всех твоих историй, приблизил к себе? За какие такие заслуги? Не знаешь? И мать твоя тебе этого не рассказывала… Впрочем, когда я с тобой познакомился, она уже была полностью деградированной. Водка, пьянки-гулянки… Значит, не знаешь? А я тебе расскажу. Она была моей любовницей, стала ею в четырнадцать лет. Не исключено, что ты мой сын. – Он гнусно ухмыльнулся. – Хотя… нет, не похож, совсем не похож… Видно, нагуляла тебя с каким-нибудь ублюдком. Такие дела, мой мальчик.

Он поднялся.

– Но будь ты и моим сыном, простить тебя все равно не имею права. Таковы наши законы, и они незыблемы. Мы тебя будем судить. Чтобы другим неповадно было… – Он прошелся по комнате. – А бабу эту… Лукашову, мы сейчас поедем кончать. Без тебя обойдемся, слабонервный. Но прежде мы с нею… побеседуем кое о каких вещах… Жди.

– Я тебя… и на том свете… найду… – Мне казалось, что я схожу с ума: голову словно раскаленным обручем сдавило, в глазах потемнело, а по жилам будто расплавленный свинец прокатился.

Он посмотрел на меня с брезгливым сожалением и молча вышел. Вскоре от дома отъехала машина.