Виталий Гладкий - Кровь за кровь

В дом, чтобы рассеять свои подозрения, мне зайти так и не пришлось. На крыльце я наткнулся на деда Артема. Он лежал, будто спал, но его поза заставила мое сердце облиться кровью. Неужели!?

О, нет, нет!

Я бережно перевернул деда на спину и нащупал на шее пульс. Он бился, хотя и слабо, и я облегченно вздохнул, сразу же разобравшись, что случилось.

Они ударили его по голове железным прутом. И били, не сдерживая руку, чтобы уложить наповал. Но удар смягчила моя солдатская шапка, которую Артем Тарасович иногда надевал даже в теплую погоду. Она была в какой-то мере моей частичкой, и скучавший по мне дед носил ее как талисман; он даже разговаривал с нею, будто шапка была живым существом.

Я мигом смотался к машине и принес аптечку. Ватка, обильно смоченная нашатырем, подействовала на деда как удар молнии. Он резко мотнул головой и сел, глядя на меня бессмысленным взглядом.

– Кто такие!? – угрожающе спросил дед. – Уходите, супостаты, буду стрелять!

– Артем Тарасыч, это я, Стас!

– Станька!? – изумился дед. – Как… откуда?..

Шок прошел, его глаза прояснились, и он почувствовал боль. Застонав, дед схватился за голову. Там была шишка размером с куриное яйцо. Я быстро смазал ее йодом и заклеил гигиеническим пластырем.

– До свадьбы заживет, – сказал я бодро, помогая ему встать. – Что случилось, деда? Где Лева и Элла?

– Что случилось, что случилось… – бурчал дед, заходя в избу; я придерживал его под руку.

– Откуда я знаю? Вышел ночью на улицу – показалось, будто кто-то ходит по двору – чтото мелькнуло перед глазами… и все. Теперь ты приехал…

Конечно же, как я и предполагал, ни Левы, ни его Элин в доме не оказалось. Судя по разбросанным вещам, они одевались второпях. В одном месте я нашел на полу несколько капелек крови. Похоже, Берману съездили по физиономии и разбили нос.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросил я деда.

Мне хотелось обнять его и крепко прижать к груди, меня переполняла нежность, но я сдержался и лишь погладил натруженные руки, которые он положил на стол, усевшись на скамью.

– Шмели в голове гудят… – пожаловался Артем Тарасович и кивком указал на бутылку, стоявшую на полке. – Налей-ка мне чуток, Станька. Это лучшее лекарство.

Я исполнил его просьбу под предосудительным взглядом непривычно молчаливого Маркузика. Дед выпил рюмку "заговоренной" водки и крякнул.

– Вот так оно лучше, – сказал он и невесело улыбнулся.

– Я отвезу тебя в больницу.

– Ты разве забыл, что ее закрыли? Ужо пятый годок ездим лечиться в райцентр. Ничего, оклемаюсь.

– Ладно… – Я принял решение. – Марк, ты остаешься здесь. Думаю, сюда уже больше никто не сунется. Фельдшер еще жив? – спросил я у деда.

– Кряхтит… – туманно ответил Артем Тарасович.

– Я попрошу, чтобы он пришел. Может, укол какой сделает.

Фельдшер Дивеев был колоритной личностью. Ему уже стукнуло девяносто восемь, но еще в прошлом году он на Крещение купался в проруби. Дивеев умудрился отсидеть в каталажке при всех российских правителях двадцатого века, начиная с Николая 11. Что собственно и спасло его, потомственного дворянина, от расстрела, когда в девятнадцатом он попал в ЧК. Дивеева опознал начальник чекистов, сидевший вместе с ним за политику.

Спустя некоторое время уже белые приговорили шустрого юнца к "вышке". Правда, не за то, что он воевал против них, а за конокрадство – в его жилах текли и несколько капель цыганской крови, грех прадеда, умыкнувшего невесту из шатра вечных бродяг. От пули Дивеева спасли красные, что потом пришлось весьма кстати – до тридцать седьмого года он считался героем гражданской войны со всеми вытекающими отсюда привилегиями.

Сталинские "орлы", как по тем временам, посадили его за пустяк – Дивеев умудрился запустить руку в государственную мошну. /В тридцатые годы он закончил фельдшерские курсы и его поставили что-то там возглавлять./ Правда, поговаривали, как рассказывал мне дед, что "хитрая цыганская морда" Дивеев стал казнокрадом по единственной причине – чтобы избежать более серьезной статьи, предполагавшей длительную отсидку в Колымских лагерях. Почти всю войну он прокантовался в Туркестане, затем его амнистировали и направили на фронт. В свою часть Дивеев попал в аккурат за два месяца до дня победы. Так что стрелять ему пришлось не по врагам, а во время праздничного салюта. Что вовсе не сказалось на количество медалей и даже орденов, которыми военное ведомство украшало его грудь вплоть до конца хрущевской "оттепели".

При Хрущеве судимость Дивееву сняли – как потерпевшему от "культа личности". И снова поставили на хлебную должность, тоже по врачебной части. И опять посадили – фельдшера угораздило попасть в эпицентр событий в одном южнорусском городке, когда внутренние войска расстреляли забастовщиков, осмелившихся требовать лучшей жизни.

Из тюрьмы Дивеев вышел законченным диссидентом, потому никто не удивился, когда при Брежневе его опять послали за антиправительственные выступления туда, куда Макар телят не гонял. Но в конце концов, учитывая преклонный возраст Дивеева и его героические деяния на фронтах гражданской и отечественной войн, власти все-таки смилостивились и выпустили правдолюбца из каталажки – на этот раз окончательно и бесповоротно. И только горбачевская перестройка не успела написать для Дивеева соответствующую статью уголовного кодекса и то, я так думаю, по причине своей скоротечности. Фельдшер возвратился в родные края и на общественных началах стал оказывать всем нуждающимся врачебную помощь. За свои труды он обычно получал скромно и натурой – маслом, яйцами, мукой и самогоном. К слову, свое фельдшерское дело он знал досконально и мог дать фору даже дипломированным врачам. Несмотря на возраст, водочку Дивеев употреблял регулярно, каждый день. Правда, не более стопки.

– Попроси, – согласился дед. – Мы с ним давно не виделись.

– Но как они догадались, что Лева и Элла прячутся именно здесь? – спросил я больше себя, нежели Артема Тарасовича.

– Не знаю, – пожал плечами дед. – Может, эта девка сама кому рассказала.

– Как это? – опешил я. – Они ведь сидели взаперти. Или нет?

– Сидели, сидели… – закивал Артем Тарасович. – Я твой наказ выполнил. Но у нее была такая маленькая штучка… ну, ты знаешь… заграничная. Как телефон.

У Эллы был мобильный телефон! Ну рыба, ну бильдюга, ну простипома ушастая! Как я не догадался проверить ее сумочку!? Она вышла с кем-то на связь, а все дальнейшее – дело техники. Или мафиозные спецы определили откуда идет сигнал, или захомутали того, с кем эта прошмандовка говорила.

– Ладно, я попылил обратно. Закройтесь в доме и чтобы на улицу до моего приезда ни-ни.

Харчей у вас хватит, – указал я на битком набитый съестными припасами "абалаковский" рюкзак, который я затарил по дороге, в ночном магазине.