Виталий Гладкий - Убить зверя

Остаток ночи Егор Павлович бездумно прослонялся по квартире. Он понимал, что теперь нужно какое-то время выждать, чтобы Чагирь до конца прочувствовал открывшуюся перед ним бездну всеми фибрами своей гнилой души. Но в то же время старик не мог отделаться от ощущения чего-то неприятного, чуждого его натуре, которое скользкой гадиной шевелилось где-то внутри, подталкивая на новую кровь. И от этого месть уже не казалась такой сладостной и совершенно необходимой.

Егор Павлович промаялся в неожиданных сомнениях до семи утра. Выводя Грея на прогулку, он увидел раздавленного машиной бродячего пса. Что-то горячее и кроваво-красное вдруг плеснуло ему в глаза, и старик медленно осел на землю, держась за сердце.

На горизонте медленно разрасталось малиновое зарево восхода…

Страх… Он пронизывал вора "в законе" с ног до головы, заставляя метаться в поисках успокоительного средства как попавшую в ловушку крысу. Вокруг него что-то назревало, а он никак не мог понять откуда надвигается опасность. Чутье на экстремальные ситуации вдруг изменило ему, и Базуль неожиданно ощутил себя полной развалиной. Начали болеть кости, расстроился желудок и участились головные боли. Не помогали ни самые дорогие патентованные лекарства, ни консилиумы медицинских светил, ни сауна, которая прежде лечила его лучше всяких эскулапов.

Но хуже и постыдней всего стала возвратившаяся детская болезнь – недержание мочи. Возможно из-за нее тихоня Феденька в конце концов превратился сначала в злостного хулигана, а затем и в бандита. Даже полунамек на его беду со стороны сверстников вызывал у замкнутого, стеснительного паренька, не отличающегося ни силой, ни удалью, дикую всепоглощающую ярость, граничащую с безумием. Он бросался на любого, и дрался с таким остервенением, что даже признанные школьные силачи считали за благо убраться подобру-поздорову лишь с синяками – задохлик Федя мог запросто пырнуть шилом или ударить по голове железным прутом.

Просыпаясь в мокрой постели, Базуль подхватывался, как ошпаренный, и бежал в ванную, где битый час тер себя мочалкой и щедро лил на тело различные ароматические жидкости. Влажное постельное белье он лично сжигал в камине, не без оснований опасаясь, что может убить горничную, если ему почудится, что она над ним смеется. А затем отворял все окна настежь и полдня проветривал спальню.

Снова вернулись кошмарные сновидения. Теперь они являлись к нему почти каждую ночь – в основном про тайгу и зону. И как прежде в этих снах присутствовал черный силуэт без лица, в конце концов превращающийся в страшное чудище с окровавленными клыками. Временами во сне Базулю казалось, что он уже умер и его душа блуждает в загробном мире. В такие моменты дикая тоска подступала к горлу, и он с плачем и стенаниями бежал по голой каменной равнине, над которой висели вечные серые сумерки, к далекому световому пятну. Старый вор откуда-то знал, что там находится выход, и стремился к нему изо всех сил. Пятно приближалось, ширилось; Базуль видел неземной, нестерпимо яркий бело-голубой свет, он пытался шагнуть в него, но тут же его подхватывал вихрь и швырял в зловонную бездну, в грохочущий мрак, пышущий нестерпимым жаром. Вокруг него летали жутко вопящие фантомы, настоящие исчадия ада, а он все падал, падал, падал…

Вырвавшись из объятий кошмара, потный Базуль бросался к бару, наливал полный стакан водки и выпивал его одним духом. Но спиртное казалось ему обычной водопроводной водой, без запаха и вкуса, и только спустя несколько минут горячая волна начинала гулять по жилам, постепенно освобождая измученный видениями мозг от полного ступора…

Пеха приехал вечером. Он был сдержан больше обычного и чем-то озабочен. Наскоро перекусив, Пеха присоединился к Базулю, изнывающему от нездорового любопытства. Они уединились в кабинете, предварительно включив "глушилку" – генератор сверхвысоких частот, забивающий любых "жучков" и "клопов". Эту мудреную штуковину Базулю презентовал все тот же Пеха, резонно заметив, что лишних предосторожностей не бывает.

– Ты наделал много ошибок, – заявил Пеха, глядя на вора "в законе" своими черными очками, которые делали его лицо похожим на череп.

– А кто от них застрахован? – возразил Базуль.

– Для человека твоего ранга это не оправдание.

– Ты приехал в город чтобы учить меня или помогать?! – вскипел "положенец".

– Ни то, ни другое. У меня нет таких полномочий. Я всего лишь пытаюсь собрать нужную тебе информацию – по старой дружбе.

– Ну и что ты откопал?

– Много чего… – туманно ответил Пеха, наливая себе виски со льдом.

– Сажаешь меня на крючок? – с угрозой спросил Базуль. – Кончай наводить тень на плетень. Говори по существу.

– Можно и по существу. Во-первых, тебе не стоило заводиться с Чингизом. Он в твоих проблемах не виноват. Во-вторых, так называемая "третья" сила существует лишь в твоем воображении.

– Но как тогда понимать все эти события?

– Джангиров, конечно, темная лошадка. Кто-то его пытается использовать в каких-то, пока еще неясных, целях. Возможно, в перспективе он и те, кто стоят за ним, и будут представлять опасность, но только не сейчас. В этом, конечно, стоит разобраться. Однако не нахрапом, а тихой сапой, исподволь.

– Учи ученого… – буркнул Базуль, с трудом сдерживая закипающую злость.

Он много за эти дни передумал о своих отношениях с Пехой. Подозрительно большая осведомленность бывшего зэка спецзоны КГБ, вовсе не принадлежавшего к уркам, в делах воровского сообщества и его обширные связи за рубежом навевали определенные умозаключения. И если поначалу Базуль, польстившись на посулы, которые на поверку оказались отнюдь не пустышкой, плыл по течению, мало заботясь о последствиях, то теперь, когда он прочно стал на ноги и даже прослыл солидным бизнесменом, сомнительная связь с таинственным Пехой могла выйти ему боком. "Положенцу" было наплевать на высокие материи и совесть, но ему вовсе не хотелось попасть на зубок родных спецслужб, которые, несмотря на всеобщий бардак в стране, отнюдь не дремали. А то, что они умеют работать как следует, когда это нужно, Базуль знал очень даже хорошо.

Старый вор понимал, что пока ссориться с Пехой нет резону. Но он и не давал ему подписку ходить в шестерках. Намеки Пехи на серьезных людей, сделавших ставку на "положенца", Базулю были до лампочки. Он так часто сам предавал и подставлял других, что не верил никому и ни в чем. Базуль, не страдающий отсутствием ума, отдавал себе отчет в том, что он нужен лишь самому себе и должен в первую голову заботиться о своих интересах. Но теперь получалось, что Пеха неожиданно превратился в серьезную проблему, которая может помешать ему безбедно дожить остаток дней где-нибудь на Карибах. И Базуль разрывался между целесообразностью и элементарным чувством самосохранения.